Крик ворона
Шрифт:
– Хочешь, покажу кое-что? – спросил он. – Пойдем.
И повел ее в детскую, включил свет, показал на стену.
– Знаешь, кто это?
Чуть выцветший календарь за восьмидесятый год. Соблазнительно улыбающаяся актриса Татьяна Ларина.
– Знаю, – после некоторой паузы выговорила Таня.
– Не знаешь, – сказал Павел. – Это наша тетя мама. Без песен тети мамы мы до сих пор не засыпаем.
И уже пять лет ждем, когда же она, наконец, вернется к нам.
Таня прерывисто вздохнула и крепко обняла Павла.
– Так не бывает, – прошептала она.
– Теперь ты поняла, что у тебя нет выбора?
Организационно все получилось несложно. Наутро после их первой ночи Павел быстренько отметился в институте и примчался домой. Потом они вместе поехали к Рафаловичу, разбудили его (Викуля, слава Богу, уже была им отправлена восвояси) и втроем молча и расторопно собрали Танины вещи. Потом Рафалович достал пухлый бумажник и отсчитал пятьсот пятьдесят рублей.
– Не надо! – хором сказали Таня и Павел.
– А мне таких подарков не надо! – пряча глаза, сказал Рафалович. – Я покупаю Танину мебель, причем покупаю выгодно. В магазине мне это обошлось бы сотни на две дороже в кассу и столько же на лапу. Имею свой гешефт с общей беды!
Он схватил со стола початую бутылку коньяка и приложился к горлышку. Таня и Павел переглянулись. Рафалович поставил бутылку, подхватил сумку и чемодан и выволок в прихожую, где его обгавкал Бэрримор.
– Спасибо, что зашли, голубочки! – криво улыбаясь, сказал он. – Проверьте на дорожку, все ли взяли. Не забудьте песика забрать, а ключики отдать. Ну, доведется бывать в наших краях – заглядывайте!
Таня открыла входную дверь, Павел взялся за чемоданы.
– Ребята, – совсем другим тоном вдруг сказал Рафалович. – Спасибо вам. Спасибо, что есть такие, как вы. Вряд ли мы теперь будем встречаться часто. Но помните – если что, я за вас кому угодно глотку разорву.
– Ой, Ленька, только не надо никому глотки рвать!
Павел поставил чемоданы и крепко обнял Леню.
– Не забывай меня, Поль. Ты позволишь?
Павел кивнул. Леня подошел к Тане и поцеловал ее.
– Спасибо тебе. Не поминай лихом. Пусть у вас все хорошо будет.
– И у тебя.
Они медленно и молча спустились по лестнице. Возле почтового ящика Павел остановился.
– Ты что? – спросила Таня.
– Деньги его хочу опустить.
– Не надо. Считай, что это мое приданое!
– Ол райт! – Павел положил деньги в карман.
А потом Павел взял отгулы до пятнадцатого, и наступил полный кайф. Днем и ночью. Даже вечера, когда Тане приходилось работать, были великолепны – ведь в зале сидел он, ее единственный, и предупрежденные Таней официантки безропотно обслуживали этого невыгодного посетителя, поднося ему кофе и минералку. Отработав свою программу, она, естественно, не задерживалась…
Появление Тани, Павла и Бэрримора в дачном поселке восьмого мая особого фурора не вызвало. Дачники сосредоточенно копались в грядках, стучали молотками или визжали пилами, и им не было решительно никакого дела, кто там мимо них идет по дорожке. Дмитрий Дормидонтович, завидев сына с хорошо знакомой ему женой беспутного Ваньки, удивления не выказал, помахал им с огорода рукой и только сказал прыгавшей рядом с дедом Нюточке:
– Ну-ка, посмотри, кто там пришел? Нюточка подняла голову, вприпрыжку подскакала к ним и бросилась на шею отцу.
– Папочка! А что ты мне привез?
– Изюмчику, как просила. Печенья. Собачку.
И еще вот… – Он поставил дочку на землю и показал на Таню.
– Тетя мама! – радостно сказала Нюточка. – Ты насовсем приехала?
– А тебе как хочется?
– Насовсем, конечно. Одни мужики в доме – это так скучно!
Таня с Павлом дружно расхохотались, а Нюточка схватила Таню за руки и запрыгала, приговаривая:
– Выше! Выше!
Таня послушно поднимала руки и между делом разглядывала Нюточку. Высокая, крепенькая, черноволосая. Круглая симпатичная мордашка, перепачканная землей. Нежная кожица, чуть тронутая весенним солнышком. Бэрримор отчаянно лаял, требуя внимания и к себе.
– Ну, хватит! – сказал Павел. – Потом еще попрыгаешь. Тетя мама устала.
– А с собачкой можно поиграть? – спросила Нюточка, лукаво глядя на Таню.
– Можно. Он не кусается. Его зовут Бэрримор.
Нюточка выпустила Танины руки, подхватила извиваю-щегося Бэрримора и помчалась на огород, громко вопя:
– Деда! Деда! Тетя мама Беломора привезла!
К ним, вытирая руки о фартук, подошел Дмитрий Дормидонтович. Пожав руку Павлу, он остановился перед Таней и склонил голову набок.
– Ну, здравствуй, черно-бурая, – сказал он. —
В гости или как?
– Или как, – четко сказал Павел.
– Ну, дай Бог. – Дмитрий Дормидонтович пожал плечами и возвратился на огород.
– Ты не думай, что он не рад тебе, – поспешно сказал Павел. – Это он после болезни такой.
– Да, ты говорил… Ты покажи, где тут переодеться можно. Грядка скучает по умелым рукам.
– Давай лучше чайку сначала.
Они поднялись в аккуратный бревенчатый домик, чем-то напоминавший Дмитрия Дормидонтовича…
С дачи они вернулись втроем – Нюточка увязалась вместе с папой и Таней, которая из «тети мамы» быстро стала просто «мамой» и теперь с удовольствием пела Нюточке колыбельные.
В двадцатых числах зарядили дожди, и с дачи вернулся Дмитрий Дормидонтович. Если он и обратил внимание на перестановку и прочие реформы, начатые Таней в их прежде сугубо мужском хозяйстве, то ничем этого не показал. Сунул ноги в новые шлепанцы, рассеянно потрепал по холке сунувшегося лизаться Беломора – бывшего Бэрримора, – прошел по вычищенному ковру, облачился в подштопанный халат, покушал домашних голубцов, принял стакан с чаем, заваренным по-новому, включил телевизор с начисто протертым экраном. Будто так оно было всегда, и иначе быть не должно. И за это Таня была ему бесконечно благодарна.