Крик ворона
Шрифт:
На втором этаже после небольшой площадки, украшенной пальмой в прямоугольной кадке, начался коридор, исполненный в той же манере, что и вестибюль, и освещенный тремя яркими, равномерно расположенными лампами. Он напоминал коридор небольшой гостиницы. Все двери, за исключением торцовой, были снабжены номерами и покрашены в тот же черный цвет. На круглой бронзовой ручке одной из дверей висела стандартная табличка «Do Not Disturb», из узенькой щелки над полом лился свет и слышались невнятные голоса – глуховатый мужской и женский, визгливо-кокетливый. За остальными дверьми было тихо.
Джулиан остановился возле
Комната напоминала одиночный номер в гостинице средней руки. Небольшая прихожая – слева встроенный шкаф, справа белая дверь, очевидно в ванную, сама комната вытянутая, завершающаяся окном, прикрытым плотной темно-вишневой портьерой. Слева от окна – высокий столик с телевизором, белым электрическим чайником и телефоном без циферблата. Справа – низенький журнальный столик с пепельницей и двумя стаканами на стеклянном блюде и два кресла. Прямо у входа – маленький холодильник. В противоположном переднем углу – треугольное угловое трюмо с высоким двойным зеркалом и пуфиком. Главенствующей частью обстановки была кровать – длинная, широкая, покрытая ярким пестрым покрывалом, она стояла поперек комнаты и занимала весь центр, оставляя лишь узкий проход к телевизору и столику. У нее была одна спинка – в головах, а над ней – ночное бра с красным китайским абажуром. Комната была оклеена розовыми обоями в цветочках, бородатых гномиках и Красных Шапочках. Все имело вид слегка потертый, но вполне гигиеничный.
Джулиан водрузил оба чемодана на кровать и, про-лавировав между Дарлингом и Таней, вышел, отвесив на прощание преувеличенно-церемонный поклон. Дарлинг свой чемодан из рук не выпустил.
– Располагайся, – бросил он через плечо остановившейся у входа Тане. – Можешь пока освежиться, принять душ. Через полчаса зайду за тобой. Представлю тебя тете Поппи и поужинаем… Кстати, на счетчике было как раз сорок два фунта. Так что… – Он выразительно потер большим пальцем об указательный.
– Ах да, совсем забыла, извини.
Таня достала из сумочки сто долларов и помахала перед носом Дарлинга. Он протянул руку и выхватил у нее бумажку.
– Следующая поездка – за твой счет, дарлинг, – с безмятежной улыбкой проговорила Таня.
– Конечно, конечно… – рассеянно пробормотал он, пряча деньги в карман. – Разреши.
Он чуть отодвинул Таню и вышел, прикрыв дверь.
Таня посмотрела ему вслед, подошла к кровати, сняла сумку с плеча, положила поверх чемоданов и сама села рядом. Под ней мягко спружинил эластичный матрас.
Устала. Разбираться в ситуации начнем завтра. А се-годня – сегодня плыть по течению. Но, конечно, смотреть во все глаза.
Скинув сумку, она раскрыла верхний чемодан, черный, кожаный и стала вынимать оттуда и раскладывать барахлишко, попутно прикидывая, что же надеть к ужину.
После душа, переодевшись во все свежее, она принялась за второй чемодан и сумку. Очень скоро все ее принадлежности были разложены по местам, опустевшие чемоданы перекочевали в приемистое верхнее отделение шкафа, а в большой сумке остались только прозрачная папка с разными необходимыми бумагами и дамская сумочка, в которой, за исключением сигарет и обычных дамских мелочей, лежали ее советский
Таня стояла возле кровати – впрочем, здесь где ни встанешь, все будет возле кровати – с деньгами в руках и задумчиво оглядывала комнату. Решение пришло только секунд через пятнадцать. Видно, перелет и вправду утомил ее.
Тетя Поппи – мисс Пенелопа Семипопулос – оказалась толстой приземистой бабой в красном брючном костюме, с крашеной черной стрижкой под бобика и нечистой кожей. Она встретила Таню с Дарлингом в уютной прихожей, притулившейся за дверью без номера в начале коридора, вплеснула руками, провизжала что-то темпераментное и кинулась обнимать и целовать Таню, обдавая ее кислым пивным перегаром и пятная багровой помадой.
– Рада, рада! Ты красивая, – с рыдающими придыханиями прохрипела она.
– Я тоже очень рада познакомиться с вами, мисс Семипопулос, – ответила Таня, деликатно высвобождаясь из потных объятий новой родственницы.
– Называй ее тетя Поппи, иначе она обидится, – сказал Дарлинг. – И, пожалуйста, говори помедленнее. Тетя не очень хорошо понимает по-английски.
– Да, да! – оживленно кивая, подтвердила тетя Поппи и совершенно ошарашила Таню, добавив по-русски: – Английски плехо. Русски корошо. Русски совсем корошо… Ортодокс гуд.
– Ну вот, совсем в языках запуталась, – с усмешкой заметил Дарлинг. – Тетя Поппи отродясь в церковь не заглядывала, но, как все греки, питает слабость к единоверцам.
Таня улыбнулась, а тетя Поппи состроила кривую рожу и обрушила на племянника какую-то греческую тираду, при этом от души размахивая руками. Тот что-то ответил, и тетя мгновенно успокоилась, схватила Таню под локоток и втащила в гостиную, где на круглом столе, покрытом синей клеенчатой скатертью, был накрыт ужин.
– Совсем худая, – сказала тетя Поппи по-английски, видимо исчерпав запас русских слов, и усадила Таню на мягкий, обтянутый серым бархатом стул. – Надо кушать, много кушать. Здесь все много кушать!
Для начала она навалила Тане большую глубокую тарелку салата из огурцов, помидоров, оливок и брынзы, щедро заправленного уксусом и растительным маслом.
– Греческий салат, – пояснил Дарлинг, наклонил заранее откупоренную высокую бутылку и налил себе и Тане. – А это белое кипрское вино.
– А тете? – спросила Таня.
– Она пьет только «Гиннес», – сказал Дарлинг.
При слове «Гиннес» тетя Поппи блаженно улыбнулась и налила в свой стакан черной пенной жидкости из большого кувшина, стоящего возле ее прибора.
Дарлинг поднял бокал и с улыбкой обернулся к Тане.
– За нового члена нашей большой и дружной семьи! – провозгласил он и, не чокнувшись, одним махом осушил бокал.
Тетя Поппи последовала его примеру. Таня пригубила вина, сделала два-три мелких глотка и поставила бокал. Приятное, очень легкое вино со странной, не вполне винной горчинкой. Подмешали чего-нибудь? Однако Дарлинг же выпил. И немедленно налил себе второй, тетя Поппи тоже. Таня ослепительно улыбнулась им обоим и принялась за салат, заедая его горячей хрустящей булочкой. Только сейчас она поняла, до чего проголодалась.