Крик жерлянки
Шрифт:
Вероятно, между обедом и деловой встречей осталось время, чтобы осмотреть церковь Девы Марии. Там Решке мог рассказать Пентковской историю художника Мальската, который подделывал фрески, и показать высоко на хорах следы от смыва, издевательские пробелы на стенах. Я так и слышу, как Решке заливается соловьем. Слышу его старомодно-велеречивую манеру изъясняться с долгими отступлениями от темы, его всегда как бы немного обиженный голос… На самом же деле, мне известно только мнение Пентковской по делу Мальската, высказанное позднее в ее письме: «Зачем уничтожили фрески, если они получились такими удачными? Ведь мы
Об обеде в «Корабельном цехе» — ресторане, где посетители сидят на длинных скамьях за длинными столами под точными моделями-копиями кораблей со всем их такелажем, свидетельствуют счет и меню; на последнем Решке приписал бисерным почерком с краю: «Александра пожелала заказать что-нибудь экзотически-северогерманское и взяла «моряцкое блюдо» из рыбы с мясом и картошкой. Моя свежая сельдь, которую она попробовала, понравилась ей больше, а на десерт нам подали «красную кашу», пудинг с фруктовым соком…»
Вряд ли наша пара говорила за столом о политике, хотя в Любеке было много приезжих из Шверина и Висмара, которые больше рассматривали витрины, чем что-либо покупали — да и на какие деньги?
Мне бы не хотелось, чтобы застольная беседа ограничилась интимом, ибо газеты уже тогда начали писать о враждебности местных жителей к иностранцам, особенно к приезжающим в Германию полякам. Но наша пара обменивается еще не остывшими впечатлениями от минувшей ночи, когда они бегали друг к другу из номера в номер, говорит о накопившейся за время разлуки и теперь с новой силой вспыхнувшей страсти; разве что после десерта речь зашла о политике; Александра занимали выборы в Народную палату умирающего и теряющего свое население государства, Александру же беспокоила растущая дороговизна; затем они принялись согласовывать общую позицию перед встречей в «Доме ганзейского города Данциг».
Последующие письма не содержат подробностей второй ночи любви, нельзя же считать таковыми похвалы отелю, который запомнился Александре тем, что «все было красиво, чисто и хорошо пахло», — зато о проведенных переговорах говорится довольно пространно. Оба напоминают друг другу множество деталей, касающихся осмотренной выставки, на которой в застекленных витринах экспонировались старинные гравюры, видовые открытки и пожелтевшие грамоты; Решке оценивает итог переговоров как «существенный шаг вперед», а Пентковская замечает; «До чего обходительны эти господа из руководства землячества. Вот уж не ожидала, И никакие они не реваншисты…»
Конечно, подобные сведения весьма скудны. Мне доподлинно известно лишь то, что Решке предоставил собеседникам не только таблицы и статистические выкладки, выданные усердным компьютером, но и гарантийные письма от немецких похоронных бюро, страховых и больничных касс, положительные отзывы о проекте от высокопоставленных министерских чиновников, налоговую документацию и эскизный топографический план будущего кладбища. Пентковская имела с собой письма от администрации воеводства, от гданьского филиала Национального банка, от двух депутатов сейма и от епископа. Добавьте к сему ораторское мастерство Решке, отточенное на лекциях; с присущим ему красноречием он ряд за рядом заполнил могилами
Позднее я узнал, что землячество — или, как оно официально именует себя, «Союз жителей Данцига» — обещало без особого афиширования поддержать проект. Открывался доступ к картотеке землячества. Личное участие членов землячества в миротворческом проекте не обуславливалось какими-либо требованиями со стороны землячества. Подчеркивалось, что никто не вправе выставлять их, поскольку речь идет о гуманном совместном начинании, а именно таковым было признано немецко-польское акционерное общество по созданию кладбища для репатриантов. Госпожа Иоганна Деттлафф заявила в этой связи: «Мы говорим сейчас только о клочке родной земли для каждого желающего и ни о чем другом». Участники переговоров пришли к единодушному мнению, что данный проект служит делу мира и взаимопонимания между народами.
В составленной Александром Решке протокольной записи отмечено все, вплоть до поданного кофе, кекса и нескольких рюмочек водки; упомянуто и то, что на госпоже Деттлафф, бодрой женщине шестидесяти с лишком лет, было ожерелье из отшлифованных янтарных кругляшей. Пентковская подарила землячеству копию серебряного, частично позолоченного кубка данцигской гильдии пивоваров с выгравированным посвящением и датой «1653»; ответный подарок землячества был, по всей вероятности, не без умысла подсказан Александром Решке — выпущенная в 1907 году издательством «Фельхаген унд Клазинг» монография «Гравюры на меди Даниэля Ходовецкого».
Они уехали из Любека вечером. Сохранившийся счет подтверждает, что ночь с 17 на 18 марта они провели в гамбургском отеле «Прем», на сей раз в двойном номере. Утром они посетили большое, похожее на парк Ольсдорфское кладбище, о чем свидетельствует восторженная реплика Пентковской из письма: «Как хорошо, что я это увидела. Немецкое кладбище в Гданьске тоже должно быть красивым. Пусть не таким большим, но таким же ухоженным. Пусть людям захочется там погулять и, может, поискать местечко для себя…»
Затем наша пара провела несколько дней в Бохуме. Сведений о новом осмотре какого-либо кладбища не осталось. Есть только краткая запись об итогах выборов в Народную палату, которые Решке назвал «пирровой победой демократического блока». Неизвестно, понравился ли Александре Рур, а вот про квартиру она сразу же по возвращении домой пишет: «Твоя квартира была для меня приятным сюрпризом, Александр. В образцовом порядке не только книги, но и все остальное, вплоть до постельного белья. Просто не верится, что так живет холостяк…»
От этой первой поездки в Бохум сохранились фотографии, на которых наша пара снята то отдельно, то вместе с другими людьми. Решке водил Пентковскую в университет, где представил ее коллегам, ознакомил со своей программой, «ориентированной на практические нужды». «Импровизированная лекция Александры о золочении как важной реставраторской специальности, о необходимости восстанавливать исторические центры разрушенных войною городов, — пишет Решке в дневнике, — вызвала у моих студентов живой интерес. Это и не мудрено, ибо ее шарм оказался куда сильнее, чем довольно спорное утверждение, будто любая реконструкция всегда немного подделка…»