Крики солнца
Шрифт:
Её мама была преподавателем. Историком языка. Раньше они часто смеялись над царящей в семье псевдонезависимостью: мама стала не учителем в школе, как бабушка, а она – не лингвистом, как мама… Литературоведение. Почти бунт.
Забавно.
Тем не менее, на фоне всех бытовых проблем и экзистенциальных кризисов она обрастала Италией. Чванливо высились стопки книг о Юлии Цезаре, Медичи и Гарибальди. Неопрятно замызгивались страницы самоучителей (она честно пыталась, но так и не смогла сама постичь congiuntivo – возможно, из-за того, что слишком привыкла к русской категоричности, и её не тянуло так разнообразно выражать сомнение). Она полюбила Умберто Эко и барочные сказки Карло Гоцци; трижды – для темы,
Со временем её даже стала тешить мысль, что она пишет об Италии, будто строя одну бесконечную гипотезу – теорему, которую не доказать. Почти «Теорему» Пазолини. Конечно, Данте должен был увидеть Ад, Рай и Чистилище, чтобы сотворить свою Комедию. Бродский должен был побывать в Венеции, чтобы написать «Лагуну». Одна из подруг мамы должна была провести год в Китае, чтобы потом донимать окружающих бесконечными рассказами об острой лапше, тесноте в школах и выгодном бизнесе.
Но она не была ни тем, ни другим, ни третьей. Так она тогда думала. Нужно ведь оставаться вдали от идеала, чтобы он не исчез, правда? Держать дистанцию между рыцарем и Прекрасной Дамой. Блок, например, великолепно понимал это. Если рыцарь повалит Прекрасную Даму на сеновал, мировая культура уйдёт в минус.
Наверное.
Она откладывала и сбегала три года – до тех пор, пока научный руководитель, с любовной строгостью глядя на неё сквозь очки, не приказал:
– Подавайте заявку.
На этот раз в его тоне было нечто королевское. Нечто, заставлявшее подчиняться.
Она не знала, что через два месяца опустит цветы в его гроб.
4
Полгода возни с документами (именно возни – мышиной, бестолковой и неразборчивой) сделали своё дело. Она дождалась момента, который можно было – с некоторой натяжкой – назвать торжественным: высокая крашеная блондинка, благоухавшая горьковатым парфюмом, с улыбкой вручила ей пухлую пачку бумаг. Безликие распечатки и ксерокопии констатировали, что гражданка России с таким-то именем, адресом и грустным лицом на фото приглашена в Италию на два месяца. Мелкий шрифт подмигивал, обещая «научно-исследовательские перспективы», «занятия с итальянскими студентами» и сертификат о знании языка такого немыслимого уровня, который она считала чьим угодно, но не своим. Может, какой-нибудь профессор переводоведения, итальянист с сорокалетним стажем, обронил это право, а она бесстыдно подобрала?..
Друзья лет с пятнадцати называли её Профессором, и лет с семнадцати она перестала воспринимать это всерьёз. В двадцать прозвище начало слегка раздражать, а сейчас, в двадцать три, она вдруг с остротой ломки осознала, как соскучилась по своему имени. Как хочется слышать его – банальное, нелюбимое – не только от мамы, преподавателей в университете да школьников на педагогической практике… Если, конечно, рассматривать как своё имя даже испуганно-уважительную форму с отчеством.
– Поздравляю, – сказала блондинка. – Теперь пора покупать билеты на самолёт и оформлять визу! Ах да, ещё маленькая формальность – подпись научного руководителя, вот тут…
Глядя, как блондинка роется в бланках, она тщетно старалась не измениться в лице. Вот уже не первую неделю она терялась в такие моменты – что говорить, что делать, куда себя деть? Можно, конечно, просто произнести то, что есть, как факт, как фразу из прогноза погоды, – но ведь это ничего не объясняет. Да и как объяснить то субботнее утро в ноябре – мороз и резкое солнце (по-пушкински – как он любил), и обледенелую дорогу, и бешеный визг тормозов?.. Всё случилось, наверное, очень быстро. По крайней мере, ей хотелось так думать. Он не принял бы реанимацию, долгую немощь, плачущих родственников. Только так же, как жил, – огненно и искристо. И насовсем.
– К сожалению, у меня сейчас нет научного руководителя, – ответила она. Нет рассказов о Жуковском и Врубеле с ораторской жестикуляцией, и медлительных рассуждений о жизни, и красного вина на Новый год – в окружении книг из личной библиотеки… И коллекции статуэток с котами. Он привозил их отовсюду, где был – изо всех стран мира, – потому что обожал кошек, но не мог их держать: у жены была аллергия. Ничего этого нет. Правда обычно выглядит глупо – не правда ли?.. – Но я решу этот вопрос. На кафедре. Спасибо.
Она отчётливо запомнила, что после этого разговора её почему-то одолевало неистовое желание позвонить Т. – вечному страннику, искателю золотого руна, её персональному Ясону, который, впрочем, покоробил души ещё десятка Медей. Вот уже несколько месяцев от него не было весточки. Худшие месяцы за семь лет их знакомства.
А возможно, и лучшие. Трудно определить.
Не позвонила она ни тогда, ни после – в аэропорту, когда уныло и без всякого энтузиазма, сжимаясь внутри от скользкого страха, проходила регистрацию на рейс. Не позвонила, а потом, в самолёте, звонить было уже и нельзя. Как удобно.
Разгон по взлётной полосе вжал её в спинку кресла, попутчики тревожно заёрзали. Она зажмурилась и мысленно дала клятву, что отныне просто доверится течению времени, не станет больше ломать ни себя, ни других. Пусть всё идёт, как идёт.
Почти итальянская философия.
СОРРЕНТО
Кучка китайских туристов прошла мимо, крикливо обмениваясь впечатлениями. Один из них, с тоннелями в ушах, безнадёжно перемазался томатной пастой, дожёвывая Маринару. Странное зрелище, если подумать: Гвидо привык, что китайцы повсюду, даже в Италии, рвутся к своему рису и острым соусам.
Девушка-китаянка загляделась на витрину – на ряд браслетов с кораллами. Гвидо вскочил, будто услышав беззвучную сирену. Если он опять, как в четверг, упустит клиентку, отцу это очень не понравится.
– Buongiorno, signorina! – сказал Гвидо, вырастая перед слегка оробевшей девушкой. Она была крошечной и хрупкой, точно фарфоровая статуэтка; на голову ниже его. Парень с Маринарой оглянулся и окликнул подругу. Что-то вроде Хунь Чжян… А может, и нет. Китайский Гвидо знал ещё хуже английского – то есть не знал совсем. – Good afternoon, mam! All is by hand. Exclusive! Hand made! 8
8
«Добрый день, мэм! Всё сделано руками. Эксклюзивно! Ручная работа!» (искаж. англ.).
Девушка, прикусив губу, повернулась к коробке с тонко расписанными ракушками. Красные, синие, зелёные полоски и ромбики блестели на круглых выгибах, на шипах и отверстиях, по непонятной прихоти сотворённых морем.
Никогда этой китаянке не узнать, сколько бессонных часов Гвидо с отцом провели над каждым узором (когда другие мастера были заняты) и сколько приходится каждый месяц спускать на контактные линзы… Потому что, во-первых, громоздкие очки отпугивают покупателей. По крайней мере, так считает мама – а её жилку маркетолога никто в семье не посмеет отрицать. А во-вторых – ну смешно это, очки с толстенными стёклами. В школе с ума сойдут.