Крикун кондуктор, не тише разносчик и гриф…
Шрифт:
.
Разместившимся неизмеримо выше, чем Подписчик на полдневную газету и на приметы быстротекущей жизни, наверняка уже известно, что Ваш Добровольный Корреспондент постоянно слышит многие языки – и не убежден в благоприятности их орбиты. Не обескураженные своей беспородностью волочатся и шепчут, информируют, компостируют, подстрекают, а что-нибудь непременно скандируют – и солируют в препирательствах, расцветают судными треугольниками, развивают уличную торговлю и инструктаж, в общем, на зарядивших антимониях всем приходится рвать горло, а закоснелое – надрывать. Многие языки, швыряющиеся оборотами, эллипсами, крюками и ядрами, обрушивающие лестницы аргументов и дремотные плиты выводов, смахивают – на помыкающих, преследующих и прижимающих Вашего Внешкора, бесспорно, Знаменосца в шествии добродетелей – или Венчающего их показательные выступления, и лишь прямая наводка сместит его – на взгляд-другой, но и в новом локусе, как тот ни зовись, примется – Распространителем и Вменителем,
Не принадлежащие небесам особенно обостряются – на эспланаде лета, известной не меньше, по-видимому, штурмовые уши, в которые, кроме вашей внештатной двойки, желали б вложиться многие языки, колосятся именно здесь – и блокируются попарно над неспешным прибоем ступеней к трибуне, к подиуму с купой парасолей на гребне и бражкой столов по колено в легких трехногих креслах, одно из которых – возможно, от скуки – прижило четвертую ногу, взрастило мягкое сиденье и торс – бордо со снежной нитью, но и это, и те почти не объезжены – отчего-то забыли провести к столам – кофепровод и посеять круассаны и шоколад, зато Ваш Внештатник прищелкивает ко многим языкам – прозрачный аккомпанемент таких же посуд, наполненных горячим – дымящимся воздухом июля и августа, и суставчатый треск треног – то ли пикируются локтями и копытцами и заедают инородца Бордо, то ли беспокоятся под гостями, коим без надобности – экземпляры снеди, ведь чрево человека насыщается – плодом уст его, или солнце засвечивает проблему фигуративности, плюс – овации многим языкам, рвущие парасоли, надутые милому Одиссею – от дорогого Эола, плюс семижильный шелест из-за трибуны фонтанных вод, слитых с дугового прыжка из окна – или с возвращенья в окно, и выкрики пернатой мямли, птичьей копейки, и сирены автомобилей – или слитых в дальние треки рек, и зуммер кружащей над всеми – парочки стрел, длинной и так себе, обрастающих в сиятельной выси – марсовыми клинками орлиных перьев, лоскутными суриком и сепией, наконец – охи-вздохи самой трибуны, когда с расшатанной срываются купоны камней на подгнившем стебельке – и скачут на долгих цокотах, плюс выраженные на родном ей трибунном социолекте проклятья стрелам – долговязой и так себе, сплевывающим на ринг четвертные клекоты, а по полной окружности изливающим – конденсат.
Прямодушный не стал бы разводить корреспонденции, если бы не надеялся, что выше, возможно, заинтересуются, с каким материалом сватаются многие языки, что нянчат и пестуют, как патронессы огородной гряды – тыквенный или морковный овощ, втягивая его – в пятикратное проектное тело, чтобы подавило соседских овощелюбов и выкатилось – на какой-нибудь конкурс…
Как раз на эспланаде, где Ваш Внештатник читает и коллекционирует полдневное и быстротекущее и где вдруг разболтался – о говорящих к нему, об оплетающих, вяжущих и затирающих, он принял – нежданное понимание, хотя раскассированное на крупицы, на несолидные элементы, собственно и составившие группу поддержки.
– Да мне тоже вечно наложат – полные слуховые раковины! Сгребут вокруг меня все, что гремит, и поливают тарарамом, – поддержала Вашего Внешкора – первая в поддержавших, кто подобна на слух – тончайшему стрекоту фольги, выпрастывающей рождественский гостинчик, и пастушеским свирелям дождя, сзывающим – ягодные поляны и дефиле грибных шляп, и близка скольжению по склону моря – смуглотелых дев серфинга и юным ножкам, взлетевшим над станком – балетным или иным…
К сожалению, Внешкор не вполне рассмотрел – первую в поддержавших, несравненную приму, поскольку день солнечной эспланады – слепая страница. Мастерская какого-нибудь Праксителя, обстругавшего холм мрамора – до великолепной кочерыжки, до бездействующего внутри горы кумира, итого: наколовшего, по мнению создателей мнений, пропасть шедевров, которые в последние тысячелетия, увы, никто не видел – не то неотделимы от опыления граффити, не то неотличимы от всего дивизиона шедевров, слишком расставившегося…
По крайней мере, с открытием Вашим Волонтером воздушных читательских бдений огненный шар бушевал и делился, разбрасывал головни георгинов, воспылавших с велосипедное колесо, метал зажигалки-лилии и утыканные серной щепой астры, заваливал пылкими почтами – все передышки и разрядки видимого, впрягал в обставшие эспланаду винтороги-террасы – золотые туманности очерком в буйвола и в изюбря и, чтобы не голодали, подвешивал им на шею – тубы с растрескавшимся узором вереска – вереск трещин, а на жажду разгонял по кольцам брусчатки – концентричный кармин. И, перекатившись на излете – в мертвую петлю, так что сердце эспланады на миг равнялось мраку, вновь восходил на пик предприимчивости – и утишал пробивающиеся колеры и все инициативы, и обваливал устремленные врассыпную от эспланады улицы, задымляя их начала – накачивающей начала помпой, и перебивал номера домов – на жемчужных стрекоз и баттерфляек, и перчил нос Вашего Корреспондента – гарью…
Ваш Внештатник сказал бы резче: костер небес выжигал всякое око, не считай он, что его репортерский стиль затмит – чрезмерность, с которой шумят к нему многие языки. То есть визуальные впечатления неполновесны, пробиты – развернутым на другом театре, а огульный объем, а увлекательные частности – как говорится, за отдельную плату, и приходится впечатляться с пятого на десятое – и лишь надеяться, что Приме, чертовке, еще нет двадцати пяти.
– Не прикроешься никакой дверью,
Здесь втесался очередной неуместный язык – и сквозь карканье спичек и прерывистый шорох курений невинно комментировал:
– А может, ударник тапер подобрал – удачную музыку к вашей жизни?
Втесавшийся, как с большой вероятностью допустил Ваш Внешкор, низок и статью, и бытием – наверняка подаются ему по обходной, спотыкающейся ветке, стержень лица с той же вероятностью выгнут – по светилам в убытке, правые символы подскакивают, левые – сползают, устойчиво сопровождаем пальбой, очевидно – захватанных дверей, присутственных и возничих: толкаемы и пинаемы, вспоротая тумаком подкладка комкается – сразу перед входящим, внутреннее наполнение дано пучками, или занят выуживанием подъемов и высасыванием взлетов из дурно пишущих ручек и бумажного: из присборенных в журавля и в беса – платежных квитанций и штрафов. Вес втесавшегося – за пятьдесят урождений винограда и миндаля, точнее – картошки и бобов, анчара и волчьего лыка, и по пяти десяткам – его зеленым и стольким же желтым кровлям над стволами, сам же асимметричный объявил, что беспрерывно позиционирует себя – представителем неравнодушной общественности. К чему полагать или находить – беспошлинно, если позволительна пошлость – выложить находки в позицию? Не слепцам, но визионерам готов предстать – под говорящим гражданским именем Максимилиан, во всех правах и чаяниях, и каждое догнать – до максимума, или в чем-то тоже не вызывающем расслабления: в прокурорском или в светском, но цикличном, не сносимом – веками, тем паче – баграми и струями брандспойта… дайте хотя бы – непромокабль! Плюс качественный аксессуар – например, замешавшиеся в вереницу пуговиц – субпродукты, значки с надписью: “Долой!”, “Гнать, как бешеных собак!”, или магнетизирующее колористическое решение: перчатки, ноющие – алой мастью. Но скорее восходит – к бунтарям, протрусившим – в задний ряд, чтобы параллельно опротестовывать что-то – в соседской деревне, кропать критический опус или углубиться в чей-нибудь президентский мемуар и в техническую инструкцию. Невзирая на желание Вашего Внешкора, чтобы – разом прошел, не пытался ни пройти, ни отложиться от говорения – и за фуршет во французском посольстве, и за встречу с песней, однако вступал и вворачивал – и редкостно не отпал.
Вторая в выпавших рядом, чтобы поддержать Вашего Корреспондента, вела доклад – не то квинтой, не то септимой к кокнутым трубам, гнилым отливкам и металлоизлишествам, свинченным со сверхмощного агрегата как безвкусица, вкусовщина и увозимым на переплавку. Судя по всему, неутомимо сдувала лиловое сестринство полыни – с челки, а также влияние караульной башни – с нагромождения щек и с массива платья, прикопавшего под цоколь – щиколотки в белых носочках и негнущиеся сандалеты. Деталями тоже интересничала, раззиявшись амбразурой – в боевом ярусе предплечья: то ли взвившийся ставень, то ли конфузный клок флага или рукава, рассекретивший на коже – штемпель оспы или позорное клеймо. От второй в поддержавших разило щелоком потерь – не менее тридцати с прихлопом – и образцовым презрением к первой сотне. Несомненно, чревата – пересказами вещих снов и апофегмами мастодонтов, переложенными – шелухой театральных билетов, открытками с мировой живописью и карамельными фантами – или визгом ящиков на вытяжке из буфетов и шифоньерок и писком склянок и настоек, не беспременно – исцеляющих…
– А на меня налегают – еще с рассвета! Ворвутся с их последними известиями, без которых я – морось и слизь, и уж не бросят – битый день метут от языка к языку! – обрушила на Внешкора свое соучастие вторая Клок. – С голубеющего крутояра спускается – болтун ночи, этот, чтоб дотянуть до моего пробуждения, взбадривался чем мог – и едва волочит события, не смущаясь запинаться в растянутых словах и оскальзываться – на ударениях! И пока шмонают планету на очередную рапортичку, уже утренний таратор в недоразвеявшейся бесконтрольности путает исторические даты, перебрасывает полководцев с триумфальных побед – на сухой разгром, безупречных рыцарей – на мародерство, припечатывает знаменитые философские сочинения – комедиографам, а прожигателей минувшего мира выталкивает – на нашу временную рокаду и уверен: кто дирижирует музыкой – тот ее и родил. Протаскивая это – мне, бывшей замужем за первой скрипкой, а не за кем попало!
– Вы бесповоротно не правы, миледи! – вновь ввернулся асимметричный Максимилиан, и угол его рта оседал, а другой взмывал и кренил усмешку к утоплению. – Благородный эфироносец раздает сущностям – свежие имена и нехоженые дороги, иногда непролазные, прикрепляет к ним новые действия и противодействия!
Зато несравненная в поддержавших, живейшая Прима, азартно впечатывала ладонь – в плечо асимметричного непрошедшего, в эту почти твердыню или насыпь при ораторской кафедре и трибуне, и восклицала: