Криминальные сюжеты. Выпуск 1
Шрифт:
Я отправился вверх по течению. Мне хотелось дождаться рассвета, чтобы скрыться где-нибудь и спокойно изучить записки Зибеля, которые не давали мне покоя и жгли руки. Только после этого я отправлюсь на поиски людей. Один из нас придет первым. Один из нас превратится в язык колокола, который разбудит тишину в мире.
Мы не имели права опаздывать.
МОЛЧАНИЕ
1
Меня зовут Зибель. Мне пятьдесят два года. Я многое пережил, многого достиг, но никогда не был счастлив. Я женат. Люблю Елену. Все еще люблю ее, но она смертельно больна и скоро умрет. Мне сказали
Я жду и буду ждать до конца.
Я доктор нескольких наук, не буду перечислять, это как-то нескромно. Я вырос в семье ученых, учился ходить в лабораториях, моими первыми игрушками были колбы и пробирки, рано научился разным фокусам. Рано стал преклоняться перед одной единственной богиней — самой настоящей, самой точной. Она может быть доброй, может быть и злой, но это я осознал только сейчас. Человек расплачивается за все свои иллюзии, я заплатил за свои. И продолжаю расплачиваться.
Я начал свою жизнь с убийства людей. Они были нашими врагами, и я гордился своими деяниями. Я убивал спокойно, хладнокровно, научно. Выдумывал тысячи способов. Мне это удавалось, и все признавали меня гениальным. А закончу я свою жизнь, создавая людей. Одним единственным способом. Уже не так спокойно, с какой-то тревогой. И это опять мне удается. Но теперь никто не считает меня гениальным. И Елена продолжает смотреть мимо меня пустыми, отсутствующими глазами. Что она хочет? Ей осталось только умереть. И она знает об этом, но продолжает смотреть пустыми, отсутствующими глазами.
2
У Елены удивительная способность разговаривать, когда она одна. Повернув красивое лицо к стене, она смотрит на наших сыновей и тихонько шевелит губами. Слов не слышно, их нет, но все же она разговаривает с ними часами, иногда — только минуту, нежно журит их и еще более нежно балует. Она не в себе? Сумасшедшая? Для нее они навсегда остались пятилетними, родившимися с разницей в час близнецами, которых я с трудом научился различать. Это были чудесные дети, я дважды пережил их утрату. А Елена только один раз, на второй она умерла сама. Навсегда. С тех пор она как лунатик бродит по комнатам. На меня не смотрит, я знаю, что она меня ненавидит, и удивляюсь, почему до сих пор она меня не бросила. Но не смею спросить ее. Не смею спрашивать ее ни о чем. Ни раньше. Ни теперь. Смотрю, как она разговаривает с нашими мальчиками, а мне уже пора идти, я опаздываю.
— Елена, я ухожу!
Она даже не поворачивает головы, как будто не слышит. И это может продолжаться бесконечно, она не обернется, даже если меня поведут на расстрел. Я подхожу к ней, слегка касаюсь ее плеча, плечо вздрагивает, тихонько целую ее в щеку, и щека вздрагивает под моими губами, Елена передергивает плечами, выскальзывает из моих объятий, поднимает руку, старательно вытирает след моего поцелуя и продолжает молчаливый разговор с мальчиками на фотографии. Мне хочется сорвать эту фотографию, изорвать ее в клочья и кричать, что мертвые навсегда останутся мертвыми, а мы должны жить, что это я сделал ради нее, ведь тогда ее тоска сводила меня с ума, но я знаю, что и сейчас
Все сгорело. Дотла.
— Елена, я ухожу!
Я действительно ухожу. Не могу опаздывать ни на минуту. Вертолет приземлится ровно в шесть, будет ждать три минуты, пока мы с Хензегом поднимемся по лесенке, и сразу же улетит. Сидя с Хензегом плечом к плечу, мы будем молчать, и вдруг он спросит:
— Как твоя жена?
— Все так же, — отвечу я.
Последует длинная пауза, во время которой мы оба подумаем, до каких пор будет «все так же», и что, возможно, в следующее свое путешествие на базу мы будем разговаривать о том же.
Хензегу легко, он не женат и не пережил того, что пережил я. Он молод, безобразно молод, а знает почти столько, сколько и я. Так и должно быть. И я не завидую ему, я никому не завидовал. Возможно, я завидую Хензегу в другом: его не гнетет ужасное прошлое, он не слышит криков мертвецов, которые будят меня каждую ночь, столько ночей на протяжении стольких лет. Криков тех, кого я сам убивал. Он не видел двух своих сыновей, задохнувшихся под грудой развалин, не пережил и презрения единственной женщины, которую любил. Его молоденькая дурочка смотрит ему в рот. Вероятно, для нашей работы он наиболее подходящий, а я только тот, кто ему завидует.
Он ждет меня, закутавшись в свой клетчатый плащ. Эта дурочка опять пришла его провожать, не стесняясь меня, она долго и яростно целует его в губы, нынешние девицы совсем потеряли стыд. Вертолет уже кружится над нами, через минуту он мягко приземлится. Последний поцелуй, я стараюсь на них не смотреть, девушка с трудом отрывается от Хензега, а мне почему-то больно. Поднимаюсь первым, но и спиной вижу их печально поднятые руки, потом чувствую сзади его обжигающее дыхание. Так и не обернувшись, я занимаю свое место, он — свое, потом он спрашивает:
— Как твоя жена?
— Все так же, — отвечаю я.
И вдруг чувствую в горле какой-то комок, царапающий его, льется теплая кровь, я захлебываюсь, глаза становятся мокрыми, я тянусь за платком, а Хензег, заметив мой жест, успокаивающе похлопывает меня по плечу.
— Все мы смертны, Зибель.
Он произносит это как человек, для которого смерть — всего лишь отвлеченное понятие. Но я-то хорошо знаю эту негодяйку. Давно ее знаю. Мачеха для одних, любовница для других. И никогда не опаздывает. И никому не прощает. Знаю, как она явится к Елене, врачи, смотревшие ее, все мне подробно объяснили. Не знаю, как я это переживу. То ли я слаб, то ли очень, очень ее люблю. Елену будут рвать на части страшные боли, даже морфий не поможет. И она об этом знает, но все равно не прощает мне. И не простит до конца, я ее знаю. А когда-то, очень давно, она меня любила. Было ли это на самом деле или я снова что-то выдумываю? Было…
Хензег возвращает меня к действительности. Он очень трезв, как будто и не целовался только что со своей дурочкой.
— Они что-то опять меня беспокоят.
«Они» всегда его беспокоят. Он так и сказал генералу Крамеру. «Они» — это наши воспитанники. Сто штук кло-нингов, которых я сделал из куска кожи этого старого козла, доктора. И он был очень умным, и он был упрямым, но я справился с ним, лично справился. Только с одним я не могу справиться — с ледяными мурашками, которые бегают по моей собственной коже. Когда я спускаюсь в подвал, руки начинают дрожать, мне кажется, что этот старый козел сейчас выскочит откуда-нибудь и набросится на меня. Я пытаюсь оттолкнуть от себя это неприятное ощущение, начинаю думать о чем-нибудь ясном и конкретном и вместе с этим ясным и конкретным и с Хензегом, который идет рядом, подхожу к своему кабинету. Там меня ждет новая встреча с Еленой, моей Еленой, такой, какой она была в то время, когда любила меня. Она ласково смотрит на меня и дружески кивает. Это ничего, что она неживая. Больше всего я люблю эти часы в своем кабинете.