Криминальные сюжеты. Выпуск 1

Бентли Эдмунд

— Если тебя с Робертом связывают профессиональные интересы, я готов удалиться, — сказал Том.

— Чисто профессиональные интересы. Мы хотим скучно поговорить о скуке.

— Жду тебя в своей комнате, — сказал Том, почему-то краснея.

Он встал, растерянно кивнул и оставил Мари-Луизу с Робертом. Кафе походило на плывущий в облачную лунную ночь парусник.

— Его привязанность меня порядком раздражает. Если б ты знал, насколько пусты эти телекомментаторы!

— О чем будем говорить?

— Расскажи мне скучно какую-нибудь скучную историю, в которой действует какой-нибудь скучный человек.

Роберт подозвал официанта и заказал апельсиновый сок. Мари-Луиза пила шампанское. Легкий ветерок играл на листьях пальм. Роберт смотрел в глаза своей рослой собеседнице и старался себе уяснить, почему его так тянет к ней.

— Мы связаны чем-то большим, чем профессиональный интерес, — угадав ход мыслей Роберта, сказала Мари-Луиза. — Я опасаюсь за будущее. Чем больше я узнаю о тебе, тем симпатичнее ты кажешься. Может, здесь виновато физическое влечение, а не построения логики. Так и быть. Помучай старую деву и расскажи ей христианскую историю, в которой ты бы выглядел наилучшим образом.

— Это

было в Париже прошлой осенью. Мы втроем пили вино в кафе на Монмартре возле сквера Вилетэ. Бородатый иммигрант югослав Бранко, он учился живописи, и его приятель художник француз Анри. «Держу пари, я окручу ту тонконосую интеллектуалку, что сейчас берет кофе», — сказал Бранко. «Не выгорит, старик», — говорю, чтобы что-то ответить. Я несколько раз покосился на ту девицу, она поймала мой взгляд и улыбнулась. Бранко, будто его выстрелили из катапульты, очутился подле нее и стал ей что-то молоть. Результат не заставил себя ждать. «Познакомьтесь — Ивьета. Изучает право в университете», — через минуту представил ее Бранко. Для начала мы угощали ее вином. Она пила понемногу, небольшими глоточками. С интересом выслушивала тирады Бранко, остроты Анри и все повторяла, что у нее нет времени и надо готовиться к экзамену. Но с места не подымалась. Тогда Анри тихонько попросил бармена добавить в шампанское водки и стал предлагать Ивьете такой чертовский коктейль. Сначала они говорили об искусстве. Узнав, что я американский литовец, Ивьета спросила, когда мои родители эмигрировали из Литвы. Когда сказал, что в 40-ом, когда сталинская армия вступила в Литву, она рассказала, какая дискуссия разгорелась в университете о культе личности. Почему люди терпели у власти такого ирода? Ответов много. Скажем, по недостатку Интеллектуального коэффициента. Вера в пропаганду, отсутствие критического мышления. Затем — философия «хаты с краю», стремление отгородиться от глобальных проблем, ограничиться любовью к близким, а не к ближнему в общечеловеческом смысле. Например, мать запрещает дочке интересоваться политикой, оберегая ее от тюрьмы или лагеря. От столкновения с господством зла возникает нигилизм, утрата веры в победу добра, а вместе с этим — и низкий уровень Коэффициента доброты. Прибавь к этому инстинкт самосохранения, наследственную склонность к страху. Еще древние римляне проверяли новичка, принимая его в воины, — пугали, и если тот со страха бледнел, это значило — трус, а если краснел — значит, храбр, агрессивен. Не у всех хватает смелости бороться со злом. Это, наверное, врожденный недостаток Коэффициента доброты. При режимах Сталина и Гитлера были также люди, которые ничего не знали о зверствах, творимых аппаратом власти. Здесь виноват Интеллектуальный коэффициент. Когда он не развит, человек едва ориентируется в окружающем и не настолько любопытен, чтобы узнать о настоящем положении вещей. Ивьета сказала, что мечтает попасть в государство Нобль. Бранко все поил ее и звал в свою студию попозировать. «Напишите Роберта, — сказала она. — У него красивое лицо, правильное, мужественное, красивые черные волосы и голубые глаза». Для меня же главным было напиться. Вино и еще раз вино. Наконец мы пошли к Бранко в студию. Ивьета своевременно не создала для себя Комитета спасения и была наказана. Меня, алкоголика и пассивного зрителя, можно обвинить лишь в недостатке Коэффициента доброты. Бранко раздел ее в кухне, а одежду спрятал в чулане. Сначала он любил ее в кухне, а потом Ивьета стояла около раковины голая, и ее рвало. Тогда сзади подскочил Анри, норовя ей засадить. Ивьета, едва ворочая языком, говорила: «Отстань!» и ладонью отталкивала его член, но он-таки добился своего. А Ивьету рвало. Я сидел в уголке студии, все видел, но не вмешивался. Финал этой истории, я бы сказал, даже курьезен. Анри начал встречаться с Ивьетой раз в неделю. Потом решил встречаться с ней вдвое чаще, и так продолжалось до тех пор, пока они не поженились. Эти перипетии свидетельствуют — низкий Интеллектуальный коэффициент мешает подобающим образом ориентироваться в окружающем, тогда как смех и издевка ставятся выше приличия и человечности. Ха-ха-ха.

— Неважная историйка, Роберт. Такого человека, как ты, ни за что нельзя подпускать к власти. Я никогда не дам тебе рекомендации на руководящий пост. У тебя есть черточки, характерные для расчетливых эгоистов.

— Такого кретина ты еще не видала? Я самый большой кретин в государстве Нобль, правда?

— Нет, — сказала Мари-Луиза. — Самая большая кретинка — это я. Хочешь, расскажу тебе историйку, как я лишилась невинности в гостинице у Ниагары, — произнеся эти слова, она покраснела, как рак.

— В гостинице? И было приятно?

— Не спрашивай. Гостиница с кошмарными снами и администратором-привидением.

— Горю любопытством, — сказал Роберт. — Рассказывай. Такое чистосердечие — редкая находка. В моем любопытстве что-то от юного натуралиста. Фрейдистские комплексики и так далее.

— Тогда мне было восемнадцать. То есть это случилось десять лет назад. Я приехала к Ниагарскому водопаду со своим женихом Майклом, авиадиспетчером из торонтского аэропорта. Наши отношения не заходили дальше невинных поцелуев и пожатий руки. После ужина в ресторане Майкл проводил меня до моей комнаты в гостинице. Я лежала в постели с открытыми глазами и слушала звуки сентябрьской ночи. Думала о Майкле — какой он внимательный, воспитанный и доброжелательный. Было приятно думать, что тебя любят и жаждут. Майкл был из старинного уважаемого рода, каждый вечер звонил своей маме и рапортовал о всех новостях. Правда, иногда мне с ним бывало скучно, но я полагала, что так оно и должно быть, такова жизнь. Иногда мне казалось, что я его люблю, иногда, что нет. Вдруг слышу — стукнула балконная дверь. Кто-то влез через балкон в мою комнату. Кто это? Майкл? С нетерпением жду, что будет дальше. Последняя дура! Ситуация, сэр, хорошо посыпанная перцем. Что он станет делать? Что он станет делать? Чувствую, сердце в груди не бьется, а скачет. «Правда ли, что у вас колени клеем склеены?» Эти слова принадлежали средних лет русскому таксисту из Нью-Йорка. Я узнала его по голосу. С ним и его женой мы сидели за одним столиком в ресторане. Мне запомнились желтые белки его глаз и пышные драгунские усы. Он содрал одеяло, и его рука заскользила по бедрам вниз. Я почувствовала

запах виски у него изо рта. Он был совершенно пьян. Я и сегодня не знаю, что на меня тогда нашло. Я притворилась спящей. Он не говорил. Действовал. Я только слышала его тяжелое дыхание и отдалась грубой силе. Он раздвинул мне ноги, подсунул под таз подушку, и я почувствовала, как божественная сила поднимает меня над ревущим Ниагарским водопадом и бросает вниз среди тысяч брызг. Он долго меня мучил. Теперь я бы и не могла охарактеризовать, что я испытала в тот первый раз. Нет таких слов, которыми можно правильно это выразить. Я дала себя перегибать и переворачивать. Притворялась, что крепко сплю. Когда он ушел, свет зари пронзал наивный и сонный мир вещей. Не мешкая, я сгребла постель и смыла в ванной пятна крови. Потом, раздвинув шторы, взглянула в окно. Тучи испортили только небо — не жизнь. Жизнь была полна света и радости.

— В самом деле? — спросил Роберт. — Значит, если в роще любви не испугаться змей, то сорвешь сладкую ягоду или плод.

— Это полуправда, полуложь. Ха-ха-ха.

— А как же с Майклом? — спросил Роберт.

— Когда я его видела, мне все давил камень на сердце, и мы расстались. А какая у тебя была первая женщина? — Мари-Луиза тряхнула своими подсветленными волосами и зарделась, как девочка. Ее зеленые глаза впились в Роберта, словно между ними не осталось никакой преграды.

— Моей первой женщиной была моя тетя. Мне было пятнадцать, а ей тридцать шесть. Она жила одна в пригороде Чикаго. В квартире из четырех комнат. Часто бывала у нас в гостях. Однажды она попросила мою мать, чтобы я помог ей вымыть окна. Окна были большие, высокие, и я застрял до вечера. Когда я уже заканчивал, я услышал, что тетя зовет меня из ванной. Войдя, я ошалел. Она сидела голая в белой пене. «Ты мне потрешь спину, Роберт», — смеется своим горловым ГОЛОСОМ. Я сделал вид, что тут ничего такого, и дрожащими руками намылил мочалку. Ее тело было вялым, груди свисали к животу. Но она заключала в себе величайшую в мире тайну, и я, трепеща, возжелал ее. Она поднялась из пены и воды, а я одной рукой сжимал ее груди, а другой тер ее мочалкой. Но больше всего я удивился тому, что на срамных местах у нее вместо волос росли перья. Нежные мелкие перья, как у жаворонка. Когда я отложил мочалку, тетя сказала: «Дай я тебя поцелую за такую хорошую работу». Я засунул руку в срам, и мы поцеловались. На что-нибудь большее у меня не хватило смелости. Потрясенный происшедшим, я возвратился к мытью окон. Вскоре подошла и она сама. Как ни в чем не бывало стала рядом и начала полировать стекло газетой. Спросила, нет ли у меня девочки. Я сказал, что интересуюсь только картингами и девочек не имею. «Если хочешь, можешь остаться ночевать, — сказала тетя. — Места хватит. Я позвоню маме и скажу, что ты остаешься…» Я ничего не ответил. Боялся. Слушал, затаив дыхание, как она болтает с моей мамой. Болтала почти час, а я с остервенением тер оконные стекла. Вечером мы оба посмотрели телевизор, и она положила меня в самой удаленной от спальни комнате. Когда стенные часы в коридоре пробили двенадцать, я сказал себе: «Ты должен идти, Роберт», но я не нашел в себе смелости. Когда пробило час, я снова сказал: «Иди, Роберт!» Но смелости все не было. И только в два часа я наконец решился и голым отправился к тете. Ха-ха-ха.

— И как? Хороша была тетя? — спросила Мари-Луиза.

— История об этом умалчивает, — сказал Роберт, тяжело вздохнув.

На террасе южная ночь начала игривую свару с тенями, падавшими с пальм, акаций и ив.

— Ну и погодка! Поцелуй меня!

— Не хватает твоих роз, — сказал Роберт.

— Моя мечта — развести семнадцать сортов роз и назвать их именами вариантов божественной архитектуры. Попытайся представить. Байроновский закат, Закат как рубиновый сгусток, Васильково-янтарный закат, Закат гнойных кровяных тромбов, Закат цветов подсолнечника, Закат в черных облаках, — Мари-Луиза подумала, зажмурившись, и продолжала перечислять: — Мутно-ностальгический закат, Закат Кошачий глаз, Закат цвета старого золота, Мягкостопное зарево, Прямоокое зарево, Закат пылающих за горизонтом свечей, — мысли Мари-Луизы парили, как птицы. Хлоп, хлоп — уставилась она на Роберта. — Закат верного обещания, Закат, брызжущий через замазанную чернилами тюремную решетку цвета щей, Закат лимонный и синего снега. Не в меру восторженный закат, Неестественно-живописный закат с поднимающейся из глубин самой демократичной в мире бижутерией…

— Теперь я тебя понимаю, — сказал Роберт. — Твое хобби — розы, закат и восход… Мое хобби — красивые мгновения. Это мгновение красиво.

— Чтобы ему быть еще красивее, наклонись, я тебя поцелую. Ты похож на одного артиста. Такие же благородные черты. Такой же открытый взгляд. Нет в мире слов передать это очарование.

Мари-Луиза впилась Роберту в губы. Тот был совершенно ошарашен.

— Что так струится во мне? — спросила Мари-Луиза, гладя Роберта по щеке. — Любовь?

— Если бы так! Я бы перешел в тепло твоей любви, как в новую веру.

Они молча глядели друг на друга. В глазах светилось жадное томление, скрепившее в глубине сердец тут же возникший договор.

— Но я не могу бросить Тома, — сказала Мари-Луиза. — Он этого не вынесет. И что будет с моим Коэффициентом доброты?

— Теория существует сама по себе, а жизнь сама по себе, — сказал Роберт. — Жизнь бежит своим руслом.

— Поцелуемся еще раз, — с новой отвагой вдруг вспыхнула Мари-Луиза.

Оторвав губы, Роберт заметил, что черты ее лица внезапно переменились, и повернулся в сторону двери. Там с каменным лицом дипломата стоял Том. Все шло, как в театре. Медленными пружинистыми шагами он подошел к ним. Роберт начал первым:

— Если вы собираетесь нанять меня для драки, не спешите вытаскивать кошелек. Махание кулаками и ногами не для меня. Другое дело — гонки, автородео.

— Зачем ты так, Роберт, — сказала Мари-Луиза. — Перед лицом неудачи у Тома всегда пропадает чувство юмора. Кажется, Том, я влюбилась в Роберта. Сегодня уже дважды я бросилась ему на шею.

— Ты бросаешь меня? — бледнея, спросил Том.

— Как бы не так, — сказал, вставая Роберт. — Она и моллюска не бросит.

— Сядь, Роберт. Сядь и ты, Том. Я выйду. Я совсем растеряна. Хочется плакать и больше ничего. Я сама не знаю, что делать. Жизнь так сложна. Видно, мудрость и милосердие у меня не на самой высоте. Зря я ношу звание члена Комиссии. Я ухожу. Иду. Молю Бога, чтобы не дал утонуть в луже слез.