Криминальные сюжеты. Выпуск 1
Шрифт:
— Не оставляй меня одного, — сказал Том.
Мари-Луиза задумчиво молчала.
— Ну хорошо. Я остаюсь. Попытаюсь взять себя в руки. Устроим игру. Игру самовнушения. Ты не боишься, Том? Говори — да или нет.
— Да, — сказал Том, садясь за столик.
— Ты травмирован, придавлен неопределенностью.
— Да, — сказал Том, глубоко вздыхая.
— Нервный, раздраженный, — говорила Мари-Луиза. — Заметно неуверен в себе.
— Наверно, так.
— Переживаешь из-за неопределенности. Озабочен.
— Да
— Но тебе становится легче. Ты немного озабочен, немного скован, немного обеспокоен, — Мари-Луиза провела рукой Тому вдоль висков.
— Может быть.
— Тебя ничто особенно не волнует. Ты чувствуешь себя более или менее свободно.
— Да, — ответил Том.
— В общем, ты уверен в себе и совсем не думаешь
— Стараюсь.
— Чувство полного комфорта. Ты уверен в себе, свободен, раскован, — Мари-Луиза гладила Тому волосы к затылку.
— Допустим, так, — снова вздохнув, сказал Том.
— Исключительное хладнокровие, на редкость уверен…
— Нет. То есть да. Пытаюсь. Уверен на редкость.
— И вершина: полнейшее спокойствие, непоколебимая уверенность в себе.
— Если бы это было так! — сказал Том.
— Надо бы научить этой молитве Нельсона Пике, — сказал Роберт. — Это ему бы пригодилось на завтрашних гонках.
— Это пригодилось и моему Тому, — сказала Мари-Луиза. — Не так ли, Том? Ведь правда, малыш?
— Не обращай на меня внимания, Том, — сказал Роберт. — Лучше посплетничаем и понаблюдаем, как присутствующие стимулируют производство французского шампанского.
— Правильно, — согласилась Мари-Луиза. — Посплетничаем. Роберт, расскажи об Афганистане.
— Я оказался в дислоцированном в Пакистане подготовительном отряде потому, что ненавижу Советы, — начал Роберт. — Однажды, летом 86-го, в послеобеденное время мы смотрели с хребта на треугольником врезавшийся в долину кишлак. Гребни гор граничили с закрученными легкой рукой беззаботного художника малиновыми облаками. Туча цвета несорванной сливы, словно обиженный джинн или готовящаяся двинуться вниз по стене чернильная брызга, повисла над ближайшими горами. Три радуги, как перецветшие ноготки — ни один смертный не передаст, как это изумительно. У нас кружилась голова от мимолетности впечатлений и от хозяйственно устроившейся в долине смерти. Да, да, смерти… Обнаженный до грудей пейзаж дышал смертью. Плесень смерти нагоняла ужас на мою кривую Душу. Обитые бриллиантами горы и невыразимый солнечный мотив страшил нас, словно западня нереальной чужой планеты. Все казалось нереальным, искусственным. Ганс — западногерманский парламентарий, депутат Бундестага, собиравший материал для Европарламента, Мишель — работавший у муджахедов врач-француз, и я — фоторепортер по договору с газетой «Фигаро» и помощник Мишеля в качестве санитара, — мы втроем спускались в кишлак смерти. Два дня назад его занял отряд русских десантников, который был затем перестрелян и вырезан муджахедами. И наконец этот несчастный кишлак на площади одного джериба [3] разбомбили советские самолеты. Около обрушившейся глиняной лачуги сидел седобородый старик в запахнутом полосатом халате. «Салям алейкум, ата», — сказал Мишель, полагая, что афганец ранен. Но тот был цел. Он сжимал пальцами женскую руку с кольцом — может быть, жены, может быть, дочери, кто его знает. Через покрытые потом волоски шли полосы пыли — серой пыли полупустынь. Рядом со стариком валялась голова, недавно бывшая на плечах юноши. Гибкая струйка крови, растянувшись, прошла извилинами по кромке губ. Потрясенные, мы прошли чуть подальше вглубь кишлака. Вот труп русского солдата с перерезанным животом. На ветвях расколотого взрывной волной абрикосового дерева послеобеденный ветерок покачивает две ноги, судя по всему — мужские. Ганс сделал мне жест, чтобы я фотографировал. При виде таких фотографий у западноевропейца должна была лопнуть искристая ниточка счастья. Я рассылал фотографии разным газетам и журналам — низкого качества, их часто отклоняли, но я радовался, что имею возможность воевать против русских. За кишлаком аккуратно лежали трупы семерых советских десантников. Они все были на девятом месяце «беременности». Со всех сторон слетались рои огромных мух. У каждого вместо живота был гигантский желтый баллон, который разрывал гимнастерку и лез вверх. У трупов были вывернуты карманы. Их ограбили. Возможно, что сначала грабили они сами — тащили из лачуг японские приемники… Потом ограбили их. Рядом с осклабленным кудрявым десантником я заметил фотокарточку девушки. Девушка держала на руках котенка и смеялась. На оборотной стороне было написано по-литовски: «Витасу от Лины». Неужели я здесь затем, чтобы участвовать в убийстве своих соотечественников, спросил я себя. Эта
3
Джериб — 0,2 га.
4
Джихад — священная война мусульман.
— Брежнев, — сказала Мари-Луиза, — втянувший Советский Союз в афганскую войну, не отличался ни умом, ни моральными качествами. В этом и есть доля абсурда. Вы скажите, как можно избрать для власти человека, не подходящего на это место и рожденного для совершенно другой работы? Ведь это то же самое, как если бы бетонщика сделали нейрохирургом. В самом деле, ха-ха-ха.
— Народ избирает такого, а потом страдает, — сказал Том. — Всему виной людские безразличие и аполитичность.
— Мари-Луиза, ты когда-нибудь видела холодильник? Не хотела бы, чтобы я побыл им?
— Даже очень.
— Дррр, — включился Роберт и, немного потарахтев, затрясся и выключился. — Выключается автоматически, — пояснил он, а Мари-Луиза, не удержавшись, захохотала.
— Роберт, теперь я расскажу о твоих делах в Интерполе. Интерпол уже идет по следам твоей дочки, хотя результатов еще нет.
Роберт мгновенно изменился. По его лицу пробежала тень беспокойства.
— Рассказывай, — сказал он хриплым голосом.
— Я продумала весь твой рассказ о похищении дочки и пришла к выводу, что похититель не мог остаться незамеченным. Возможно, во все это замешан тренер, возможно — тот крупный мужчина с бритой головой, что похож на Тэле Савала. Трудно идти по остывшим следам. Но мы попытаемся. Я заказала фотографии гангстеров, практикующих похищения детей. На будущей неделе я их просмотрю. Обещаю, что мы найдем тебе Дочку. Я проконсультируюсь с самым знаменитым детективом Нобля — Джонсом и…
— Он англичанин? — спросил Роберт.
— Да. Каждый тридцать второй англичанин — либо Смит, либо Джонс.
— Джонс очень занят, — сказал Том. — С ним ничего не выгорит. Все почему-то обращаются к нему.
— Старая школа Скотланд-Ярда всегда обладала добрым именем, — сказала Мари-Луиза. — В нашем испорченном поколении не найти таких светочей. Не сомневаюсь, что слышу твой вздох облегчения, Роберт, Хонда говорил, что когда вы встретились, ты был последним бродягой, не знакомым с самой мелкой монетой. За неделю твои акции страшно подскочили.
— Ты говорила с Хондой? — спросил Роберт.
— Ты с ним встретишься завтра после гонок, — сказала Мари-Луиза. — Получишь работу по своим возможностям.
— Устроишься в команде «Идеал»? — иронически усмехнулся Том. — Не верится.
— Чтоб ты лопнул от смеха, — сказала Мари-Луиза. — Ты в этом сомневаешься? Роберта уже ждет место в команде «Идеал». Неясно только, быть ли ему автомехаником или автопилотом. За километр видно, что ты ему не симпатизируешь. Будет замечательно, если когда-нибудь тебе придется комментировать езду Роберта.
— Было бы свинством, если бы кто-нибудь придумал заменить Сенну и Пике, — сказал Том.
— Противно смотреть на твою предвзятость, — Мари-Луиза пружинисто поднялась, как жирафа, демонстрируя весь свой изумительный стан и пропорции. — Мы прощаемся с тобой, Роберт, до завтра. Я буду смотреть гонки с балкона лонговской бильярдной. Ты меня там и найдешь.
— Всего, — сказал Том, подымаясь. Он положил на стол банкнот и махнул официанту.
— А теперь поцелуйтесь, — подогрела и без того накаленную атмосферу Мари-Луиза.
Роберт протянул Тому руку, но тот притворился, что изучает пуговицу своей теннисной рубашки.
— Ты, Роберт, все равно молодец, — сказала Мари-Луиза, насильно взяла руку Тома и вложила в ладонь Роберта. Том неприятно рассмеялся в ответ на ее жест. — Идем, Том, посмотрим у себя какой-нибудь протухший телефильм. Чао!
Роберт остался предаваться медитации наедине с путешествующими по небу звездами. За краями террасы трепыхались ивы, словно снежинки, падающие под светом прожектора, и благословляли отдыхавших в кафе.