Криминальный репортер
Шрифт:
— Это не по телефону, — немного помолчав, ответил Володя.
— Хорошо, — согласился и предложил: — Тогда что, опять в «Мечте»? Кухня там хорошая.
— В ней, — услышал я ответ.
— Во сколько?
— Давай в шесть вечера…
— В шесть, — повторил я и нажал на кнопку «отбой»…
А хорошо сидеть в «Мечте» вечерами! Особенно хмурыми, колючими и с моросящим пронизывающим дождиком.
Здесь уютно и благостно. Народу немного; приглушенно и как бы вдалеке играет музыка; тепло, мягко. Даже слышно иногда, как потрескивают дрова в камине. Так бы и остался здесь после ужина ночевать, улегшись на мягком диванчике и прикрывшись пледом. А под голову положил бы две своих ладошки, как в детстве, когда был совсем маленьким.
Так нельзя же, попросят!
Однажды увидел в каком-то старом фильме, как потерявшийся мальчик улегся на скамейке в парке и так же подложил под голову свои ладошки. И я тоже хочу подложить обе свои ладошки под голову, как тот мальчик из черно-белого фильма… А утром пусть меня разбудит запах только что сваренного кофе с кусочком мягкого белого хлеба с хрустящей корочкой, на котором тонкий слой сливочного маслица, а на нем — черная икорка, слоем, скажем, с большой палец. И я откусываю от такого славного бутерброда кусочек за кусочком, смакуя вкус и запивая все это горячим кофе…
— А здесь очень уютно, — в унисон моим мыслям звучит голос Коробова. — Так бы здесь и остался до самого утра.
Я улыбнулся. Стопроцентное попадание! В мои мысли и желания. Он такой же, как и я, этот Володька Коробов…
— Ну, ты что, дремлешь? — снова донесся до меня голос Коробова.
— Блаженствую, — расплылся я в улыбке.
— У меня мало времени, давай по делу, — сказал Володя.
— Ты же хотел остаться здесь до утра? — удивленно посмотрел я на него.
— Хотел бы, но не останусь, — мой университетский товарищ посмотрел с укоризной. — Давай, что ты там накопал по Санину…
— Игорь Валентинович был не такой уж и приятной для окружающих личностью, — начал я. — Один человек, который рядом с ним работал, говорит, что Санин запросто мог нахамить на площадке персоналу только потому, что у него плохое настроение, послать даже на три буквы, не считаясь ни с полом, ни с возрастом. Считал, что ничего никому не должен, что он царь и бог, и мог сорвать съемку по пьянке или капризу. Некоторые продюсеры просто отказывались с ним работать.
— А их фамилии тебе известны? — спросил Володька.
— Да, — ответил я.
Он достал записную книжку и ручку, вопросительно посмотрел на меня:
— Давай мне их…
— Записывай: Владимир Лисянский и Борис Казаков, — я назвал имена, которые поведала мне Наталья. — Да, еще некто Марк Жулин, тоже терпеть не мог с ним работать.
— Значит, кроме Путятина у него еще могли быть недоброжелатели… — в задумчивости произнес Коробов, записав имена.
— И не один, как видишь, — заметил я.
— Выходит, нельзя исключать и месть за обиду, как мотив, — сокрушенно произнес Володя.
— Выходит, — согласился я.
— И зачем ты мне это сказал? — посмотрел на меня Коробов. — Прибавил столько работы. Сейчас надо будет прощупывать всех, кого он крепко обидел. А если таких — сотня?
— Это ваша работа, — мягко заметил я.
— Да шучу, — сказал Володя, но не улыбнулся. — Конечно, правильно сделал, что сказал.
— Помогаю следствию, как могу…
— Молодец, — похвалил Володя.
— А медаль дадут?
— Даду-ут, — ответил Коробов голосом Дикого прапора из фильма «ДМБ». — Еще как даду-ут…
— А как вы на Петруху-то вышли раньше меня? — спросил я Володьку.
— Участковый помог, — просто ответил Коробов. — Участковый путный попался. Работает долго, всех алкашей и дебоширов на своем участке знает. А Петруха твой знатным алкашом был лет пять назад. Потом с пьянкой завязал. И ходит в кепке, — вот, собственно, и все. Вполне достаточно для того, чтобы человека найти.
— Ясно, — сказал я. — А кто его порезал? Есть какие-нибудь наметки?
— Опера над этим работают, — сказал Коробов. — Блатных шерстят. Но пока безрезультатно…
— Ясно…
Мы замолчали, потому что принесли ужин. Ибо принцип «пока я ем, я глух и нем» никто не отменял…
Когда, насытившись отличным ужином, влетевшим нам обоим в немалую копеечку, мы откинулись в довольстве и блаженстве на спинки диванов, я спросил:
— Что сказал вам Петруха про тот вечер, когда они пили с Саниным? Не отрицал, что ушел от него последним?
— Нет, не отрицал, — ответил Коробов. — Сказал, что вышел следом за Григорием, но потом спохватился, забыл кепку. И вернулся. Санин стал его задерживать разговором про какие-то киношные дела, мол, завистников много, палки ему в колеса вставляют, но он, мол, со всеми справится. Когда Санин говорить перестал, Самохин ушел, домой пошел, не хотел волновать мать. Когда спускался, навстречу ему попалась женщина. Он невольно оглянулся на нее, поскольку, как выразился сам Петр, она была «ничего себе». Женщина остановилась на площадке второго этажа и тоже оглянулась. Петр стал спускаться дальше, и в какую квартиру позвонила эта женщина — не видел.
— Ну, это можно выяснить у соседей, — заметил я.
— Уже выяснили, — ответил на мое замечание Коробов. — Никакая женщина ни к кому из соседей Санина по площадке в день его убийства не заходила…
— А Самохин хоть как-то ее описал?
— Ну, учитывая его состояние, даже вполне, — сказал Володя. — Во-первых, брюнетка. Во-вторых, по его словам, очень красивая. В-третьих, «деловая»…
— А как это он определил, что — деловая ?
— Вот и я такой же точно вопрос ему задал, — посмотрел на меня Коробов.
— И что он сказал? — я был доволен, что в своем расследовании задаю настоящие «следовательские» вопросы. А вот когда я проводил свое журналистское расследование по хищениям и нецелевому использованию денежных средств чиновниками Департамента градостроительной политики Москвы, выделенных на программу «Народный гараж», то понаделал массу глупостей и ошибок. Но это же было мое первое журналистское расследование в качестве тележурналиста телекомпании «Авокадо»…
— Он сказал буквально следующее: «Ну, видно же»… — усмехнулся Володька. — Конкретно объяснить ничего не смог.