Кристальный пик
Шрифт:
— Насчет ярлов не вам следует беспокоиться. В двоих из них я уверена: ярл Дайре из Дану воспитан драконицей Мераксель, а ярлскона Ясу из Ши уже доказала мне свою преданность, — ответила я, тактично умолчав, что последнюю еще предстоит вернуть из плена. — Ярлу Талиесина же вряд ли есть дело, что творится на землях соседей. Если бы вы видели его, то поняли, о чем я говорю. Ярл Медб заинтересован лишь в денежной выгоде, а союз с драконами был выгоден для честных торговцев испокон веков. Что же касается простого люда… Да, он не смирится с вашим правлением так просто, но все изменится, когда вы принесете им свои блага.
— Речь о наших драгоценностях? —
— Нет, речь о вас самих, ваших нравах и обычаях. Немайн — туат трэллов, подневольных, многие из которых годами не видели света в подвалах своих хозяев. Вы сможете научить немайнцев свободе, миру, уважению, чтобы искоренить порок рабства, коль этого не удалось сделать мне. Фергус же — туат златоносный, живущий и за счет своих шахт с рудниками, и ради них. А кто знает о драгоценностях и золоте больше, чем жители Сердца? Что насчет Керидвена… — Я замолчала, пытаясь подобрать слова помягче и поделикатнее, чем те, которые крутились у меня на языке. — Керидвен — родина моей матери, покойной королевы Неры, которой люди обязаны всем. Если я вручу Керидвен драконам, то навек буду спокойна за его будущее. Сейчас туат прозябает в вечных морозах за горами Мела, и не растет там иной пищи, кроме кореньев и мха. Возможно, своим теплом вы растопите и его землю, и сердца его людей. Конечно же, я дам вам время обо всем подумать.
Я возвратилась к своему креслу и наконец-то перевела дух, незаметно растерев рукой грудную клетку, где собралось жжение от нехватки воздуха. Время нужно было не только драконам, чтобы посовещаться за своими столами, но и мне, чтобы подготовиться к их возможному отказу и переговорить с советниками, для которых мое заявление стало потрясением. Краем глаза я уже видела, что Гвидиону поплохело: он отошел за колонну, сел там на бочку и припал ртом к бурдюку Ллеу, впервые не страшась, что тот подсунет ему отраву.
— Мне не нужно ничего обдумывать. Я голосую против. Ты говоришь так, будто знаешь нас, но ты не дракон. Ты даже не королева людей больше.
Я резко обернулась, преисполненная желанием узреть, кто осмелился бросить мне такое в спину, и удовлетворенно хмыкнула, убедившись, что это Борей. Он встал с места, оттолкнул Вельгара мускулистой рукой, покрытой чешуей, как стальным доспехом, и опустил вниз свою курительную трубку. Из той посыпался недокуренный табак. По-прежнему ли им руководила ненависть ко мне или же он правда верил в то, что говорит, но решительность Борея не пошатнул даже вопрос Мидира, заданный достаточно громко, чтобы эхо разнесло его по залу:
— Не тот ли это дракон, драгоценная госпожа, который был заодно с предателем Сенджу? Почему он избран Старшим, а не заклеймен тоже?
— Потому что я был всего лишь хёном Сенджу, а не его совестью или голосом рассудка, — ответил Борей бесстрастно, без труда выдержав оценивающий взгляд Мидира, которым тот сверлил его из-за моего плеча. — Долг каждого хёна — защищать своего Старшего и исполнять его волю, и я прекрасно исполнил этот долг, раз даже люди наслышаны о моей верности. Теперь же моя обязанность — хранить верность всем сородичам. Я голосую против участия драконов в войне и жизни среди людей не потому, что питаю личную неприязнь к Рубин, а потому, что за две тысячи лет давно успел изучить людей. История не раз доказывала, что нам не место среди вас. Никто не предает так жестоко, как люди…
— Да что ты говоришь, Борей Фэхья Тиссолин.
«Фэхья» означало «металл», а «Тиссолин» — «коронованный». Если Сильтан учил меня в основном ругательствам на драконьем, то вот от Мелихор я нахваталась много полезного. Той, кто обратился к Борею столь почтительным образом, но таким непочтительным тоном, оказалась Мераксель. Значит, я не ошиблась, когда заметила дракона с фиалковой чешуей в небе. Но что она делает здесь? Почему не осталась вместе с Дайре в Дану и, главное, зачем помогает мне сейчас? Впрочем, возможно, это нельзя было назвать помощью, покуда каждое слово ее заставляло Борея клацать челюстью:
— Мы оба поддерживали Сенджу в его стремлениях и оба остались крайними, когда он исчез, — продолжила Мераксель. Даже среди сородичей, от внутреннего жара которых нагревались стены, она куталась в свою лазурную шаль, будто все время мерзла. — Я ненавижу человечество точно так же, как ты, ибо мое тело не принадлежало мне целых двадцать лет, пока был жив прошлый ярл Дану. Тем не менее есть люди, близкие моему сердцу. Хорошие люди. Мой сын Дайре — один из таких. И королева Рубин тоже. Ибо не станет плохой человек отдавать свою жизнь за то, чтобы жили другие…
— То, что она «хорошая королева», не гарантирует нам, что она сдержит свои обещания и не поступит, как ее отец. К тому же нет ни одного доказательства того, что королева Рубин и впрямь умирала, кроме сплетен, которые принесли в Сердце мои импульсивные детеныши, — парировал Борей резко. — Люди, как известно, не возвращаются к жизни. Скорее всего, то лишь очередная красивая легенда об очередном человеческом правителе, пытающемся произвести на нас впечатление.
— Вы можете подвергать сомнениям слова нашей королевы, но не ее подвиг! — воскликнул Мидир, и я немо обрадовалась, что повелела хускарлам не брать с собой оружие, иначе, увидев своего командующего в такой ярости, они бы тут же схватились за него. — Королева Рубин принесла себя в жертву именно из-за вашего высокомерия! Ее пронзили прямо в грудь на крыше этого замка, на глазах у десяти хускарлов и вашего треклятого Сенджу! Она двенадцать дней пребывала на грани жизни и смерти, месяц носила повязки и теперь носит глубокие шрамы. А вы…
— Все в порядке, Мидир, — сказала я мягко, приложив руку к его наплечному доспеху. Даже тот был теплым на ощупь, впитав в себя не то злость Мидира, не то драконий жар вокруг. — Раз уж зашла речь, мне несложно показать им.
Я действительно была готова к этому — готова доказывать чистоту своих помыслов столько раз, сколько потребуется, чтобы наконец-то заслужить уважение; готова нарушить заветы покойного отца, сокрушить людские устои и изменить ход истории ради того, чтобы моим потомкам никогда не пришлось делать того же. И открыть миру свое сердце, даже буквально — не такое уж смелое деяние после всех прошлых.
Охваченная волной удушливого отчаяния, граничащего с гневом от беспочвенных обвинений, я дернула фибулы своего платья, скрепляющие вырез под горлом и декольте. Они не предназначались для того, чтобы расстегивать их, и потому мне пришлось приложить силу, чтобы оторвать иглы от ткани и заставить ту разойтись, обнажить сначала мою шею, а затем верх груди, где ее пересекал безобразный рубец от драконьих когтей.
— Рубин, не надо.
Ладонь подошедшего Соляриса легла мне на грудь, закрывая распахнутый вырез платья и скрепляя фибулы обратно. Меня будто осветило теплое весеннее солнце, хоть за окном то уже зашло — таким был взгляд Соляриса, несмотря на то, как плотно сжимались его губы и зубы.