Кристина
Шрифт:
— Ждешь сегодня кого-то? — поинтересовался он без особой надежды.
— Нет, — помотал головой Матвей. — Оставайся.
— Тогда тащи выпивку, — Лука тут же заулыбался во все тридцать три зуба, закидывая за голову руки и поудобнее устраиваясь на диване.
— Значит, мальчишник? — вроде бы, недовольно и разочарованно уточнил Матвей, но тут же вдруг перенял веселость брата. — Кажется, я знаю, чем тебя нужно напоить, чтобы тебя, наконец, прорвало.
— Вырвало? — скептически приподнял бровь Лука.
— Нет! Именно прорвало!
Когда за панорамными стеклами на всю ширь квартиры растеклись густые синие сумерки в разводах пастельно-серых облаков, подсвеченных далекими огнями города, вся заказанная еда была съедена, в ванной комнате расползались сизые облачка табачного дыма, а на выложенном камнями полу уже красовались
— А ты все-таки порядочно сдрейфил! Я уж думал, нам и правда кранты, — не без издевки ухмыльнулся Матвей. — Кстати, колись, что там была за фотка!
— Да ничего особенного. Поцелуй на улице, — с явной неохотой ответил Лука.
Матвей фыркнул, с упреком покачав головой.
— Было бы как-то тупо после всего, что было, сгнить в выгребной яме из-за какого-то поцелуя.
— И не говори… Прямо средневековая романтика…
— Так у матери есть что-нибудь против нас?
— Против меня скорее. Но не думаю, что она этим воспользуется…
— Что ж… Тебе виднее. А ты вообще в курсе, что ты Кристине по-настоящему нравишься?
Матвей даже сам немного удивился неожиданно слетевшему с уст вопросу.
— Обыкновенная похоть, — все также лениво отмахнулся от него Лука, которого сегодня явно не тянуло на откровения. — На фига ей такой как я? Она не такая уж наивная, какой кажется на первый взгляд.
— Хочешь, чтобы я начал тебя убеждать, что ты хороший?
— Да иди ты… Кстати, мне сегодня секретарша сделала минет, и я ее уволил. Вот такой я «хороший».
— Оба-на… Поздравляю… Светка?
— Катя…
— Это такая… такая..? Блин, да ты совсем! Зачем уволил-то? Нельзя так с перспективными работниками!
— Мне теперь дома хватает острых ощущений.
Матвей налил себе очередную порцию текилы, задумчиво слизнул только что насыпанную из солонки на руку соль, выпил, заел долькой лимона и откинул голову назад на край бассейна, тупо уставившись в потолок.
— Ты бы завязывал нажираться… — смерил его мутным взглядом Лука.
— Ничего, переживешь, — проигнорировал замечание Матвей. — Скоро закончатся твои острые ощущения, и Кристина, кстати, уедет.
— Москва не так уж далеко, так что…
— Так что?
— Даже не знаю… Боюсь, она мне все-таки тоже нравится… — Лука потер затылок, взъерошивая мокрые волосы, чтобы взбодриться и заставить себя наконец вылезти из бассейна. — Или, может, просто твоя текила так действует, — криво усмехнулся он, задумчиво уставившись в пустоту.
— Стопроцентная голубая агава… — уныло подтвердил Матвей. — И все-таки ты поганец и эгоист…
— Ну, только не тебе на это жаловаться.
— Да уж…
Кажется, Матвей пробормотал под нос какое-то ругательство, которое Лука не расслышал.
— Ты чего?
— Ничего, — Матвей снова потянулся за хрустальной солонкой.
— Слушай, кончай уже, — Лука резко сел, перехватив руку брата за запястье.
— Ладно, ладно, — тут же вяло уступил он. — Все равно сейчас сил нет с тобой тягаться.
Полчаса спустя Матвей провалился в тяжелый удушливый сон, в котором он по началу даже с трудом различал образы. Когда они сложились в четкие очертания вызывающе эффектной пары, по всему его нутру пробежался неприятный холодок. Эти двое даже не держались за руки — без всяких тактильных контактов было ясно, что их связывают вместе колдовские узы, замешанные на крови самого дьявола. Она — белокурая, нежная, провокационно трепетная, на все готовая ради него — растворялась в его взгляде, жадно упиваясь энергетикой его порочности, рвущейся с силой вулкана из-под лживой личины полного самоконтроля. И он — черноволосый, неприступный, холодный, перебирающий в своем извращенном уме жестокие и беспощадно прекрасные фантазии, — выжидал, медленно изводя свою жертву ее же собственными ядами похоти. Они гуляли по городу, болтали, обменивались улыбками, даже смеялись, и, конечно, совсем не замечали его, а ведь он тоже рассказывал что-то занимательное, остроумно шутил, обаятельно улыбался… От этой улыбки девушки млели, он знал это и всегда прекрасно этим пользовался, но только с ней… сейчас… все было напрасно. Горло Матвею душил болезненный спазм, ощущение собственного бессилия давило на грудь, глаза обжигали слезы. Какой же он жалкий идиот!
Все исчезло,
Вдруг резко поднявшись и закинув назад голову, красиво взметая потоки белокурых волос, Кристина потянулась к его губам за поцелуем, но тут же властно надавила ему на плечи, давая понять, чего требует ее юное пылающее тело. Матвей опустился на одно колено, задвинув другое между ее стройных ножек, ненасытно лаская гладкую упругую кожу ее бедер, непрерывно движущихся в медленном танце. Он приподнял ее юбочку, упиваясь видом ее голенькой слегка увлажнившейся киски с пухлыми губками, и, жадно поглаживая ее попку, стал покрывать внутренние поверхности бедер долгими, влажными и томительными сосущими поцелуями. Выписывая бедрами едва заметные восьмерки и запустив тонкие трепетные пальчики в волосы Матвея, Кристина стала слегка приседать, ни на секунду не упуская завораживающего ритма мелодии. Ее киска коснулась его раскрытых губ и тут же отстранилась, не дав распробовать ее вкус. Щеки Матвея разгорелись, сердце забилось чаще, руки нетерпеливо ловили ее за талию, одновременно придерживая дерзкую юбочку. Только чертовка ускользала от него снова и снова, лишь дразня своими прелестями. Вот ее шелковистые лепестки опять задели его губы, его язык проворно проскользнул по клитору, захватив пару капель ее влаги. Сладостно вжимая в губы ее покрытую сочным глянцем розовую плоть, Матвей крепко обхватил ее за попку и закрыл глаза. Кристина вздрагивала и трепетала, но из его крепких тисков ей уже было не выбраться. Сквозь неразборчивые шумы и ритмы музыки он с упоением слушал ее тонкие стоны и лепет, пока ее губки не прошептали:
— О, Лука… Я люблю тебя, Лука…
В миг он увидел со стороны всю правду о своих глупых грезах. Лука, а вовсе не он сам, стоял перед ней, опустившись на одно колено, и безжалостно впивался губами в ее промежность, страстно, словно дикий зверь, вгрызающийся в свежую еще дышащую плоть жертвы. Девушка беспомощно извивалась и стонала, то отталкивая, то прижимая его, желая хоть как-то подчинить ненасытного хищника своим желаниям.
Матвей открыл глаза. Его сердце ухало в груди, как у загнанного на арене быка, дыхание сбилось, на теле выступила ледяная испарина, голова шла кругом и тупо пульсировала от боли, к горлу подступала тошнота. Медленно встав с постели, он шатающейся походкой добрел в темноте до туалета и опустился на колени перед унитазом.