Кристина
Шрифт:
Мы все захихикали — кроме Ронни. Он сидел с каменным лицом, а на его лбу пролегла глубокая морщина. Он поерзал на стуле, потом, подавшись в сторону священника, резко сказал:
Святой отец, бесполезно обращать все в шутку и приводить в пример миссис Маккенну. Она не показатель. Мы все начинали, как она, и…
— Ронни, замолчи!
Мать, вышедшая из состояния оцепенения, вызванного обсуждением темы эволюции, теперь ужаснулась, услышан как ее сын разговаривает со священником. Это она могла говорить с отцом Эллисом любым тоном — но она же была взрослой.
— И не смей перебивать святого отца! — закричала она — Боже мой, куда мы катимся?
Ронни
— Вот тебе!
Пощечина получилась вовсе не сильной, так, легкая оплеуха в качестве порицания за плохое поведение, но Ронни вскочил из-за стола. Он стоял какой-то миг, покраснев от стыда, но когда мать извинилась, протянула к нему руки, он отбросил их и пошел в подсобку.
Великая дискуссия подошла к концу. Отец Эллис поднялся, покачал головой, похлопал мать по руке, подмигнул отцу и отправился за Ронни. Я последовала за священником.
— Пойдем-ка прогуляемся, — обратился он к моему брату. — Есть вещи, в которые трудно заставить поверить взрослых.
Ронни стоял опустив голову и смотрел на бак для кипячения воды. Потом он повернулся, схватил кепку, висевшую на двери черного хода, и вышел первым, что было проявлением непочтения, но в данных обстоятельствах простительно. Мы все трое пошли рядом, и священник, положив руку на плечо Ронни, засмеялся:
— Не падай духом, Ронни.
— Ну да, ты всего лишь раздражен и кипишь внутри. Верно?
— Верно, — он не добавил «святой отец», и я прикусила губу.
— Что касается эволюции, Ронни… — тут отец Эллис не успел закончить, потому что брат остановился и воскликнул:
— Я был прав, святой отец!
— Да, разумеется, ты был прав, и все такое прочее, — проговорил тихим доверительным тоном священник. — Но скажу тебе как мужчина мужчине, Ронни: неужели ты полагал, что я смогу изложить теорию эволюции твоим родителям и всем остальным вот так, в пять минут? Это обширная тема, обширная и глубокая, и ты не можешь не признать, что в их годы она им совершенно безразлична.
Он говорил о моих родителях так, словно они были очень старыми людьми, хотя был ровесником моей матери: ему было тридцать два. Отцу было тридцать пять, но он выглядел намного старше, потому что долго работал в шахте.
Некоторое время мы все молчали, потом Ронни вновь начал:
— Вот об этом райском саде, святой отец… — и по его тону я поняла, что он собирается говорить долго.
— Осторожней! — священник едва не столкнул его в канаву, но, ухватив за плечо, удержал, потом запрокинул голову и рассмеялся. — Мы в другой раз обязательно поговорим на эту тему, прямо с самого начала. Мы просто с головой погрузимся в райский сад, но в данный момент я по уши загружен работой. Я не должен был столько задерживаться в вашем доме, но твоя мать умеет создать такой уют, что время летит незаметно, а мысли о работе улетучиваются из головы. Но я обещаю тебе, что в ближайшее время мы займемся и эволюцией, и райским садом. А теперь я должен бежать. Но послушай, Ронни, не разговаривай об эволюции на кухне — у них все перепутается в мозгах. Не то чтобы я полагал, будто у тебя и самого в голове путаница. Нет, просто продолжай читать об эволюции или еще о чем-то, что ты найдешь в этих своих книгах, но не досаждай подобными разговорами матери.
Он мягко ткнул Ронни кулаком, потом, сложив ладони лодочкой, взял меня за подбородок и, покачав головой, произнес:
—
— Верно, святой отец.
— Ты слишком занята тем, что живешь — слушаешь голос реки, ветер, который шумит в листве деревьев.
Я не совсем поняла, что он имеет в виду, но подтвердила:
— Да, святой отец.
Я думала, что Ронни будет дуться, когда отец Эллис уйдет, но он схватил меня за руку и, засмеявшись, побежал через поле к реке. Мы сели на берегу, болтая ногами над журчащей водой. Не глядя на меня, он спросил:
— Как ты думаешь, я могу говорить красиво, Кристина?
— О да, Ронни! Я люблю тебя слушать.
Он быстро повернулся.
— Правда?
Я думаю, ты умный, очень умный.
Ронни взглянул на противоположный берег реки и сказал:
— Когда-нибудь я стану по-настоящему говорить, и говорить, и говорить, и я заставлю людей слушать меня. Знаешь, чего мне хочется?
— Нет.
Он засмеялся, встал на колени и схватил меня за руку.
— Я всегда могу говорить с тобой. Рассказывать о том, что прочитал. Ладно, я скажу тебе, о чем я часто думаю. Я готов привязывать людей к стульям, чтобы они слушали меня. Посреди ночи я просыпаюсь, и мне в голову приходят всякие идеи, но никто не желает меня выслушать. Поэтому я готов привязывать всех к стульям — отца, мать, дядю Джима, мистера Грехема (это был наш учитель), тетю Филлис… да-да, и тетю Филлис.
— А меня, Ронни?
— Нет, Кристина, тебя — никогда, потому что ты слушаешь. Ты всегда будешь слушать меня, Кристина?
Да, всегда-всегда.
В то лето стояла сильная жара, воды не хватало. На нашем заднем дворе водопровод работал с перебоями. По вечерам я чувствовала себя такой липкой от пота, что умоляла мать опять отпустить меня на реку с мальчишками. Ронин обещал научить меня плавать. Но мать и слушать не хотела об этом.
— Можешь поплюхаться у берега, и не больше.
И я бродила на мелководье и перекликалась с мальчишками, которые плавали подальше. Они ныряли, как черепахи, поднимая фонтаны брызг, и исчезали в глубине. Потом на поверхности появились их черные блестящие головы, по лицам струились потоки холодной воды. Они снова и снова уходили в глубину, а я думала: «Эх, если бы только…»
По вечерам мы сидели, распахнув все окна и двери, и ложились спать поздно. Отец обычно садился на верхней ступеньке крыльца и читал вслух газету, мать — у окна, занималась штопкой или вязанием: она никогда не сидела сложа руки.
Кое-что из того, что читал отец, отпечаталось у меня в памяти: рождение Дионнской пятерни, человек, начавший велосипедный бизнес всего лишь с пятью фунтами в кармане и ставший миллионером — прежде его фамилия была Моррис, теперь — Наффилд, труп женщины, обнаруженный в чемодане в камере хранения на каком-то вокзале, сообщение о массовых празднествах по случаю королевского юбилея.
Я знала о юбилее потому, что в городе состоялось несколько праздничных чаепитий, но в Фенвикских Жилищах не было ничего подобного. Миссис Браун, правда, предложила организовать что-нибудь для детей, но отец сказал: «Вы хотите, чтобы потом считали наши кексы с целью проверки нуждаемости?» Помню еще, отец читал о некоем Хоре-Белиша, человеке, имевшем какое-то отношение к фонарным столбам, и смеялся, и еще об одном — его звали Муссо, который напал на бедных абиссинцев. Отец сказал, что мы — следующие на очереди, и в жаркие беспокойные ночи эта мысль часто тревожила меня.