Кристина
Шрифт:
Ведро для чистой воды было пустым, поэтому я отправилась во двор, где находилась колонка, и нарочито медленно принялась отворачивать кран. Мне не хотелось возвращаться в дом, пока тетя Филлис там. Когда ведро наполнилось до краев, я поняла, что воду придется немного отлить, иначе не донести. В этот момент раздался резкий, жесткий голос матери:
— Кристина!
Я медленно побрела по двору. Мать ждала меня у черного хода. Какое-то мгновение она пристально смотрела на меня, потом положила руку на мое плечо и, не сказав ни слова, повела в кухню. Отец стоял
— Чем ты занималась в лесу сегодня после обеда?
Я подняла глаза и, не поворачивая головы, ответила:
— Ты же знаешь, собирала ежевику.
— А еще чем? Ты играла с Доном?
— Играла с Доном?
— Да, именно так: играла с Доном?
Я скосила глаза на мать и задумалась: можно ли было назвать то, что происходило за кустами, игрой? Решила, что нет, и сказала:
— Нет, мам.
Я слышала, как мать шумно вздохнула, и в свете проникающего в кухню косого луча предзакатного солнца засмотрелась на золотые волоски, что трепетали на внутренней стороне ее расширенных ноздрей. Прежде я никогда не замечала этих волосков. Но мать немедленно вернула меня на землю.
— Кристина, не отвлекайся! — резко произнесла она.
— Да, мама.
— Так что ты делала сегодня в лесу после обеда?
— Я же говорю — собирала…
— Не лги! Ты вытворяла всякие гадости… жуткие гадости! — тетя Филлис склонилась надо мной, и ее лицо казалось мне таким грязным, словно она долго не мылась. Но она всегда мылась и всегда причесывалась. Я отступила, чтобы быть подальше от этого лица, и сказала:
— И нет, ничего подобного!.. Я никогда… Нет!
Отец положил руку мне на плечо. Он сел и успокаивающим тоном произнес:
— Ну-ну, дорогая, не бойся, просто скажи правду. Я обещаю, ничего тебе не будет, даже шлепка.
В его глазах не было смешинок, и ничто в его лице не говорило о том, что он шутит. Будто стоя под холодным душем, я всем своим существом ощутила: случилось нечто весьма неприятное. Поэтому отвернулась от хмурого отца, взглянула на мать и сказала:
— Я не делала ничего гадкого, мама. Дон повел меня в заросли. Он хотел, чтобы я легла. Он хотел показать мне, как ему делали операцию. Но я отказалась…
Пальцы отца крепко сжали мои руки. Он устремил взгляд на тетю Филлис.
— Что ты скажешь на это, Филлис? — тихо проговорил он.
— Скажу, что она маленькая лгунья.
— Но то же самое мы можем сказать и о Доне, верно?
— Послушай, я знаю своего Дона. Кто лжет, не будет так огорчен. Я никогда еще не видела его в таком состоянии. Я бы даже сказала, он испытывает отвращение. Недоумение и отвращение из-за ее поступка. Вы всегда слишком много ей позволяли… Она сломя голову бегает по этим холмам, как дикий зверь.
— Филлис, как мы воспитываем детей — это наше дело, — заговорила мать ровным сухим тоном. — И позволь мне сказать тебе: я не верю ни одному твоему слову. Если бы еще речь шла о Сисси Кемпбелл, я бы, возможно, поверила, но…
— Но когда речь идет о твоей дочери, то, разумеется, нет! — насмешливо перебила тетя Филлис. — Да если она даже упадет на колени перед священником прямо сейчас и станет утверждать, что все это неправда, я все равно не поверю — и это мое последнее слово! — она вновь взглянула на меня и, к большому моему удивлению, сказала с глубокой горечью в голосе — Все этот твой дурацкий смех…
Она с грохотом захлопнула дверь на кухню. Мы стояли неподвижно до тех пор, пока не закрылась дверь черного хода. Потом мать снова спросила:
— Кристина, послушай… Скажи мне: это правда? Не бойся, просто скажи, было это или нет? Ты снимала свои трусики перед Доном и… и… — она с трудом подбирала нужные слова, но я не дала ей закончить.
— Нет, мама, нет! Ты же знаешь, что я никогда не сделаю такого! — заплакала я. Моя рука лежала на колене синящего отца, и ладонь матери накрыла ее.
— Я знаю, что не сделаешь, — спокойно проговорила она.
Она встала, подошла к окну и, помолчав, сказала:
— Щекотливая ситуация.
— Да, — согласился отец. — Но со временем все забудется. Парни в этом возрасте, бывает, такое возьмут себе в голову… Так и надо на это смотреть, Энни.
Мать, не отходя от окна, ответила:
— Мне никогда не нравился Дон, и теперь я знаю почему.
Отец издал короткий смешок:
— Ну что ж, Филлис отплатила нам той же монетой — ей не нравятся наши дети.
Он не сказал, кто именно не нравится тете, но поскольку он машинально сжал мою руку, привлекая меня к себе, я и гак поняла — кто. И помню, такое отношение тети Филлис удивило меня. Ведь, бывая у них в гостях, я всегда вела себя вежливо — ни разу не огрызнулась, не дерзила ей. Да такое мне и в голову не пришло бы. Я всегда замечала ее обновки и хвалила, хотя часто просто не понимала, зачем нужна та или иная вещь. Дома же взволнованно объявляла: «У тети Филлис новая скатерть, мама. Шелковая». Но мать не проявляла интереса к моим сообщениям и всегда просила меня заняться чем-нибудь или отсылала на улицу. Видя такую реакцию мамы, я чувствовала себя единственным человеком, который замечает все эти симпатичные новинки в доме тети Филлис. Вот почему, узнав, что она невзлюбила меня, я испытала не только удивление, но и обиду.
Однако эти огорчения были начисто забыты на следующий день, когда на моем горизонте появился Фитти Ганторп. Фитти жил с отцом в фургоне на окраине Богз-Энда. Это был высокий парень, худой и неуклюжий, шести футов роста или даже выше. У него случались припадки эпилепсии, но все знали, что он вполне безобидный человек и к тому же очень любит животных. Время от времени я встречала его в лесу, но он никогда не вызывал во мне чувства страха. За ним по пятам всегда следовала маленькая собачка. Говорили, что она ни на минуту не оставляет его ни днем, ни ночью. Именно при виде этой собачки я вдруг поняла, что тоже хочу иметь такую. Как-то я сказала об этом отцу и получила в ответ туманное: «Ладно, поищу что-нибудь».