Кристина
Шрифт:
Не знаю, что Молли сказала Теду, но через несколько минут она вернулась в кухню, и я почувствовала, что ее руки поднимают меня. Когда я встала, она обняла меня.
— Ну-ну. Ужасно не повезло тебе, девочка, черт побери. Но вообще-то хорошо, что ты от него избавилась. Ну, ну, успокойся. Пойдем, посидишь, я принесу тебе чего-нибудь выпить. Ну, перестань же… не надо так. Говорю тебе, он этого не стоит. Ни один из этих сукиных сынов этого не стоит.
Несколько минут спустя она подала мне стакан виски. Я большими глотками опорожнила его и, задыхаясь, пробормотала:
— М-мож… можно мне еще, Молли?
И она налила мне еще.
Глава
Констанция резко повернулась и решительно направилась к двери.
— Ни о чем я его не просила!
— Наверное, просила.
Я смотрела ей вслед. Кажется, даже осанка дочери выражала возмущение. Сзади она походила на мальчишку: джинсы, джемпер, короткая стрижка. Ей исполнилось пятнадцать; за два месяца до описываемых событий она окончила школу и получила работу на фабрике электротоваров. Я повернула голову и устремила взгляд на пианино, стоявшее в углу комнаты и выглядевшее там очень неуместно. Оно было уже не новым, но и не старинным — с изящным узором и подсвечниками, — и потому смотрелось вполне современным. Потом я взглянула на Сэма; он тоже уставился на пианино.
— Я думала, это ты для нее постарался, иначе ни за что бы не позволила поставить его в нашем доме, — пробормотала я.
Сэм поднес руку ко рту и укусил костяшку пальца.
— Если бы я знал, что ей так хочется пианино, я бы достал для нее. Но она никогда и не упоминала мне о пианино.
— Что мне теперь делать? Послать его обратно?
— Бесполезно. Зная его, могу себе представить, что оно так и останется стоять на улице, да и Констанция огорчится. В итоге ты же и будешь виновата.
Это уж как водится. Не то чтобы я не заслужила этого за последние десять лет, но эта проблема касалась только меня. В последнее время я всегда говорила себе, что это касается меня, и только меня. Я покупала выпивку на свои деньги. Я много работала и, как ни странно, была нарасхват. В прежние времена домработницы не пользовались особым спросом, но теперь они стали таким подспорьем в домашнем хозяйстве и столь редким явлением в наших краях, что могли запросто потребовать за час, проведенный на кухне, столько же, сколько получал рабочий за час на фабрике. Но большинство девушек все же предпочитали ходить на фабрику, поэтому я зарабатывала хорошо — хватало и на выпивку. Но несмотря на то, что пила я регулярно, я почти никогда не пренебрегала своими домашними обязанностями и никогда не забывала о Констанции — разве что в иной субботний вечерок. Как я ни сдерживала себя в течение недели, но так и не могла — да и не хотела — перебороть свою слабость и отправлялась посидеть в «Корону». Это была моя единственная радость, и я жила только от уикэнда к уик-энду. Я уверяла себя, что моя привычка никому не приносит вреда, постоянно повторяя, что большинство женщин, переживших то, что пришлось вынести мне, тоже бы скатились в такую яму. Я хорошо понимала, что большинство окружающих так и считает. Все полагали, что я живу с Сэмом, разумеется, тайно. Но кто мог разубедить их? Он мог питаться в доме миссис Паттерсон и ночевать там, но все остальное время проводил в нашем доме. Ростом он был не выше меня, но приобрел все черты, привлекающие женщин в мужчинах: у него была широкая кость, приятное лицо и такой же приятный голос.
Почему я не вышла замуж за Сэма? Ответ очень простой — я боялась. Легко рассуждать, что, мол, если бы я вышла за Сэма, Дон бы уже ничего не мог сделать. Но я хорошо знала Дона — так же хорошо, как и свои недостатки. Я знала, что какая-то часть его разума, которую было так трудно определить, поражена безумием. И единственное, что я могла сделать, чтобы защитить Сэма, было не выходить за него замуж. Не то чтобы мысль о таком замужестве не приходила ко мне и я не желала, чтобы он предложил мне жить с ним — напротив, мне очень хотелось этого. Замужество могло бы облегчить
С той самой ночи, как Дон оказал мне «услугу», вызвав у меня выкидыш, мы не разговаривали ни разу. Мы не раз встречались на улице, но я не знаю, смотрел ли он на меня, потому что сразу опускала глаза. А вот с Констанцией он никогда не прекращал болтать. Очень скоро я поняла, что чем больше шпыняю дочь и запрещаю ей ходить к соседям, тем чаще она ходит туда. Сначала я убеждала ее спокойно, потом стала говорить на повышенных тонах, кричать. В конце концов отец взорвался:
— Ничего ты так не добьешься, она будет делать это назло тебе!
В конце концов я поняла, что он прав, и заставила себя меньше говорить на эту тему. Но по мере того как Констанция взрослела, она начала осознавать мое отношение к Дону и стала прятать те вещи, которые он ей дарил. Как-то раз я, стараясь говорить спокойно и небрежно, спросила:
— Почему ты не показываешь мне, что тебе дарит дядя Дон?
С этого дня дочь стала показывать мне его подарки. Ей было тогда восемь лет; каждый год Дон покупал ей то, что соответствовало ее возрасту. Своими подарками он покупал ее симпатию, даже любовь, выражавшуюся в том, что она начала защищать его. Одна мысль об этом вызывала во мне чувство тошноты.
— Почему ты не разговариваешь с дядей Доном, мамочка? Другие тоже ругаются, но не молчат после этого много-много лет.
— Ты любишь дядю Сэма? — тихо спросила я.
— Конечно. Конечно, я люблю дядю Сэма.
— Больше, чем дядю Дона?
Констанция состроила гримасу.
— Они разные. Я не смогу этого объяснить. Дядя Сэм такой спокойный, а дядя Дон — веселый. Я люблю их обоих, но каждого по-своему.
Время от времени Констанцию беспокоил вопрос: кто ее отец. Первый раз она поинтересовалась этим, когда ей было лет десять. Как-то она пришла из школы, бросила на стол ранец и, не поцеловав меня как обычно, напрямую спросила:
— Почему вы не женаты, мамочка?
Вопрос был настолько неожиданным, что я не нашла что ответить и только стояла открыв рот.
— Дядя Сэм мой отец?
Вот теперь я заговорила, закричала изо всей силы:
— Нет, нет же! Твой отец погиб на войне. Он был летчиком.
— Как его звали?
— Джонсон, — вырвалось у меня. Эту фамилию я только что прочитала в рекламе муки, напечатанной на обложке какого-то журнала, лежавшего на столе. — Почему ты задаешь мне все эти вопросы?
— Потому что хочу знать. Как он выглядел?
— Ты очень похожа на него, — мой голос прозвучал тихо и устало.
Мои ответы вроде бы удовлетворили ее, и она вернулась к этой теме лишь два года назад. Стоял летний вечер. Я допоздна просидела в одном из баров «Короны». Заведение было полно обычных субботних завсегдатаев, и мы смеялись и шутили до закрытия. Молли не было, она больше не ходила туда. Но в тот субботний вечер я чувствовала себя особенно счастливой и баззаботной. И дело было не только в действии спиртного. Когда-то алкоголь помогал мне позабыть все мои тревоги, переносил в иной мир, где не существовало ни забот, ни проблем, а будущее рисовалось в розовом свете. Иногда по совершенно необъяснимой причине спиртное заставляло спорить, скандалить, причем в такие периоды мне всегда хотелось грязно ругаться. Я и мысли облекала в эти слова — куда было до них словарю Молли! Первый раз я поругалась с одной из женщин — завсегдатаев заведения, но она вела себя достойно. И именно поэтому мне нестерпимо захотелось врезать ей по губам. Это агрессивное чувство даже усилилось, когда я в темноте нетвердой походкой поднималась по склону холма. Отец встретил меня тем самым взглядом, который приберегал для подобных оказий по субботам.