Кристина
Шрифт:
Последовала пауза; я не имела ни малейшего понятия о том, что происходило сейчас на улице, и вдруг послышался резкий голос Констанции:
— Пустите меня, дядя Дон. Ой, пустите! Меня ждут ужинать.
Я распахнула дверь. Не далее чем на расстоянии фута спиной ко мне стоял Дон. Он крепко держал за руки мою дочь.
— Пусти ее!
Он медленно повернулся. Уже много лет я не стояла от него так близко, уже много лет я не смотрела ему прямо в лицо.
Я помнила, что он был по-своему красив, и совсем не ожидала увидеть то, что увидела: обрюзгшую, с редкими волосами физиономию, но главное — глаза, именно
— Ну, ну, Кристина. Наконец-то протрезвела и в состоянии говорить?
Я протянула руку и потащила к себе Констанцию. Загородив ее своим телом, я закричала:
— Ты уже сделал все, что мог, Дон Даулинг, и я предупреждаю: больше я тебя не боюсь. Попробуй тронуть ее еще раз — и он будет последним.
Он запрокинул голову и засмеялся. На самой высокой ноте его смех оборвался, и он закричал:
— Кристина Уинтер расхрабрилась. Боже ты мой! И что же мы услышим дальше?
Я с грохотом захлопнула за собой дверь и поспешила на кухню. Как ни странно, на этот раз Констанция не стала выговаривать мне. Я сразу заметила, что она напугана — точь-в-точь, как я в ее возрасте много лет назад.
— Садись ужинать, — так спокойно, как только могла, произнесла я и, поставив перед ней тарелку, тихо добавила — Ты можешь оставаться и кушать в буфете, а потом дедушка, Дэвид или дядя Сэм будут провожать тебя.
Всего несколько дней назад это предложение прозвучало бы нелепо, но сейчас дочь не проронила ни слова.
На следующее утро, перед тем как отправиться на работу, Констанция сказала:
— Я не буду просить Дэвида встречать меня по вечерам — тогда придется все объяснить ему.
При этом она не смотрела на меня, и я не могла сказать ей: «Дэвид знает». Если бы он захотел, то и сам мог сообщить ей об этом.
— Хорошо, милая, тогда сегодня вечером тебя встретит дедушка.
Когда я как можно короче рассказала отцу о том, что Дон пристает к Констанции, пытается запугать ее, и попросила встретить после работы, он все еще не осознал до конца, что происходит.
Скорчив гримасу, он сказал:
— Дочка, он же всегда симпатизировал ей, пойми.
— Отец, это не просто симпатия. Разве ты не видишь?
Он быстро заморгал, как будто наконец начал прозревать, потом бросил через плечо взгляд на стену, разделявшую наши дома.
— Если бы я был уверен в том, что он что-то замышляет, я бы вышиб из него мозги.
— Он замышляет, но не говори пока ничего — еще не время. Сэм знает, и Дэвид знает, а теперь и ты. Отец, ты должен мне поверить. Дон Даулинг — порочный тип, — я вбила кулак в ладонь другой руки, подчеркивая сказанное. Некоторое время отец ошеломленно смотрел на меня, потом пробормотал:
— Не самый лучший тип — я всегда знал это. Лучше мне пока с ним не встречаться.
В течение следующих трех дней Дона не было видно и слышно. Я тщательно вслушивалась в звуки, доносившиеся из соседского дома, но, когда прекращал орать приемник тети Филлис, оттуда не раздавалось голосов — только скрип закрывающихся дверей да ее шагов на лестнице.
А потом наступила суббота. Часов в десять утра прибежал Дэвид и сказал, что уезжает делать репортаж об убийстве, совершенном где-то возле Гартлпула, и не знает, когда вернется — если
Он попросил меня передать Констанции, что страшно огорчен из-за сорвавшихся танцев.
— Передам, — заверила я. — И не волнуйся, она все поймет, — я похлопала его по руке. — Может, это твой большой шанс.
Он кивнул.
— Я тоже думаю как раз об этом. Но как неприятно сознавать, что для того чтобы его получить, нужно ждать убийства.
После обеда Констанция вымыла волосы, постирала кое-какое свое белье, потом принялась гладить на столе возле окна кухни, а я начала рассказывать свою историю, время от времени курсируя между центральным столом, где лежало тесто, и плитой.
Я говорила о своих отношениях с Доном Даулингом, начиная с самых первых событий, которые только могла вспомнить, — с того самого происшествия на реке, когда он не давал мне выйти на берег. Только один раз Констанция прекратила гладить и с ужасом прижала ладонь ко рту — когда я рассказала о кролике, приколоченном гвоздем к дереву. Я рассказала о ее отце, о том, как он появился во второй раз, и о том, как мне хотелось покончить жизнь самоубийством, когда я узнала, что снова забеременела.
Но я не упомянула дочери о том, что у нее есть родственники в Брамптон-Хилле — решила, что так будет лучше. Если бы была какая-то вероятность того, что она может встретиться со своими сводными братьями, я бы, конечно, рассказала ей о полковнике и его дочери. А так я посчитала, что будет лучше оставить эту страницу моего повествования закрытой.
Но я рассказала ей о Теде Фарреле и письме, которое он получил, и письмах, которые получала я. И о том, как Дон морально терзал меня своим стуком в смежную стену. Я рассказала дочери все-все, что касалось меня, и объяснила ей, почему не вышла замуж за дядю Сэма. И я видела, что она поняла, особенно про Сэма, потому что теперь и она стала бояться — бояться, что произойдет нечто такое, что разлучит ее с Дэвидом.
Закончив, я вдруг почувствовала себя очень-очень усталой. Я тяжело опустилась на стул. Мне так хотелось глотнуть виски, но когда дочь подошла ко мне, обняла и прижалась щекой, тихо проговорив: «О, мамочка, мамочка!», это желание на какое-то время покинуло меня. За все время мы никогда не были с ней так близки. Потом Констанция заговорила так, будто это она была моей матерью, а не наоборот. Подобное не было для меня новостью: за последних два года или около этого я стала чувствовать, что она уже достигла той степени зрелости, которой я никогда не знала — во мне с годами развивалась только слабость.
В тот вечер после чая отец сказал:
— Я сегодня на часок схожу в клуб. Гарри Бенгер заинтересовался участком.
— Нашим участком?
— Да, — он встал и надел пальто. — Я же не становлюсь моложе, а в последнее время чувствую, что это мне уже не по силам. Так или иначе, если нам понадобятся овощи, мы можем брать их у Сэма. Половину того, что я выращиваю, я отдаю.
Но я знала, что истинная причина заключается не в том, что участок ему уже не по силам. Скоро он мог потребоваться нам как никогда: шахты, испытав доселе невиданный подъем, опять переживали трудный период, а некоторые закрывались. Повторялась ситуация тридцатых годов. В любой момент то же могло случиться и с шахтами «Феникс» и «Венера».