Кристина
Шрифт:
Он снисходительно засмеялся:
— И где вы после этого окажетесь? В психушке?
— О, сначала нас никто не будет воспринимать настолько серьезно, — сказал я. — Уверяю тебя, если в наши дни кто-нибудь будет говорить о демонах и призраках, то его не сажают тотчас же в сумасшедший дом. Ты отстал от времени. Сейчас очень многие верят в такие штуки.
Он все еще ухмылялся, но глаза с подозрением прищурились. Мне даже показалось, что в них промелькнула искорка страха.
— А главное, ты не знаешь, сколько людей подозревают, что что-то происходит не так.
Его ухмылка
— Ведь ты никуда не можешь деться от машины, — добавил я. — Ты знал это и поэтому с самого начала планировал использовать Эрни — хотя слово «планировал», разумеется, к тебе не подходит, потому что ты никогда ничего не планировал. Разве я не прав? Ведь ты просто следовал своей интуиции.
Он как-то неопределенно хмыкнул и повернулся, намереваясь уйти.
— Тебе и вправду нужно хорошенько подумать. — крикнул я ему. — Отец Эрни о многом догадывается. Мой тоже. Я полагаю, где-нибудь должен быть полицейский, который сейчас интересуется обстоятельствами гибели Дженкинса. И все это ведет к Кристине, к Кристине и еще раз к Кристине. Рано или поздно она попадет под пресс на заднем дворе гаража Дарнелла.
Он вновь повернулся ко мне, в его глазах я прочитал смешанное выражение ненависти и страха.
— Мы будем говорить, и сначала над нами будут смеяться. Но у меня есть два гипсовых слепка, подписанных рукой Эрни. Одна подпись сделана твоим почерком. Я отнесу их в полицию, и там их отдадут в криминалистическую лабораторию. За Эрни начнется слежка. За Кристиной тоже. Ты хочешь, чтобы тебя снимали на кинопленку?
— Сынок, ты можешь не беспокоиться обо мне. Но его глаза говорили нечто другое. Он явно был задет.
— Все так и будет, — сказал я. — Люди только внешне рассудительны и рациональны. Они бросают соль через левое плечо, не ходят под лестницей и верят в жизнь после смерти. Раньше или позже — скорее раньше, чем позже — кто-нибудь превратит твою машину в изувеченную консервную банку. Может быть, это сделает какой-нибудь фанатик, но тебе от этого не будет легче. Могу поклясться, что ты исчезнешь вместе с ней.
— Только после тебя, — произнес он.
— Сегодня вечером мы будем в гараже, — сказал я. — Если ты уверен в себе, то справишься с нами. Ты не много выиграешь, но получишь время для передышки… и для того, чтобы уехать из города. Но я не особенно верю в твою удачу. Дело зашло слишком далеко. Мы избавимся от тебя.
Я проковылял к «дастеру» и сел в него. По пути я несколько раз споткнулся и, думаю, произвел на него то впечатление, которого добивался. Он был взбешен и видел мою уязвимость. Но оставалось сделать еще одну вещь.
Я захлопнул дверцу машины и, улыбнувшись, посмотрел ему в глаза.
— Она великолепна в постели, — проговорил я. — Но я рад, что ты никогда этого не узнаешь.
Взревев от ярости, он бросился ко мне. Я поднял стекло и нажал на защелку двери. Затем не спеша завел двигатель. Он колотил руками по окнам. Его лицо было и безобразно, и ужасно. Эрни исчез совершенно. Охватившая меня печаль была глубже всех страхов и слез, но я сохранил на губах прежнюю оскорбительную усмешку. Затем я медленно поднял кулак с вытянутым вверх средним пальцем.
— Ты козел, Лебэй, — сказал я и, вырулив со стоянки, оставил его в том состоянии бешеной ярости, о котором говорил его брат.
49. ПЕТУНИЯ
Я проехал больше четырех кварталов, а потом был вынужден остановить машину. Меня трясло от озноба. Не помогал даже включенный обогреватель. Вместе с судорожными выдохами из горла вырывались всхлипы. Я растирал себя кулаками, но мне казалось, что я уже никогда не согреюсь. Это лицо, это ужасное лицо, и Эрни был заживо похоронен где-то под ним. «Он всегда здесь, — сказал Эрни. — Кроме…» Кроме каких случаев? Конечно, кроме тех случаев, когда Кристина ездила сама. Лебэй не мог быть сразу в двух местах. Это было выше его возможностей.
Когда я снова был в состоянии нажимать на педали и крутить баранку, то взглянул в зеркало и увидел слезы на своих щеках. Я даже не знал, что плакал.
Без четверти десять я подъехал к дому Джонни Помбертона. Джонни оказался широкоплечим малым в меховой телогрейке и зеленых резиновых сапогах. Его старая замусоленная шляпа чуть не свалилась с затылка, когда ее владелец посмотрел на серое небо.
— По радио обещали сильный снегопад. Я не был уверен, что ты приедешь, парень, но на всякий случай пригнал ее сюда. Как она тебе нравится?
Рядом с небольшим деревянным домом Джонни Помбертона она выглядела, как самый диковинный агрегат из всех виденных мною в жизни. Слабый, не очень приятный запах исходил из того места, где она стояла.
Когда-то давно, в начале своей карьеры, она была землеснарядом или чем-то в таком роде. Теперь в ней было всего понемногу. Единственная определенная вещь касалась ее размеров: она была очень велика. Верх передней решетки находился на уровне головы высокого мужчины. Кабина на ней выглядела, как скворечник. Со своими сдвоенными огромными колесами она могла сойти за тягач и одновременно за цистерну для топлива.
Да, она могла бы сойти за тягач и за цистерну — если бы не розовый цвет, в который она была покрашена. На боку красовалась надпись, выведенная готическими буквами: ПЕТУНИЯ.
— Не знаю, что и подумать, — сказал я. — Что это?
Помбертон закурил «Кэмэл» и небрежно бросил:
— Гавночерпалка.
— Что?
Он усмехнулся:
— Вместительностью двадцать тысяч галлонов. — пояснил он. — Просто потрясающая штуковина, эта «Петуния».
— Не понимаю. — Но я начал кое-что понимать. Эрни — прежний Эрни — оценил бы эту чудовищную иронию судьбы.
По телефону я просил Помбертона сдать в аренду один из его тракторов. Однако все они были заняты на стройках — два в Либертивилле и два в Филли. У него был еще грейдер, но тот как раз вышел из строя во время расчистки рождественских заносов. Джонни сказал, что после закрытия гаража Дарнелла техника стала пользоваться огромным спросом.
«Петуния» действительно была цистерной. Ее работа заключалась в выкачивании содержимого из городской канализационной системы.
— Сколько же она весит? — спросил я. Он отшвырнул сигарету.