Критические статьи, очерки, письма
Шрифт:
У Овидия говорится:
Nec dicere Rhaetus Plure sinot, rutilesque forox per aperta loquentis Condidit ora viri, perque os in pectora lammas. [3]Именно так подражает Шенье. Как мастер.
Он сам сказал о рабских подражателях:
Вот ночь, и тело здесь, но дух исчез, как тень. [4]Прочтите эти стихи с апофеозом Геракла:
3
Рет не дал больше ему говорить и, яростный, вложил красно-рыжее пламя в отверстые уста говорящего, а через уста — в грудь его (лат.).
4
Перевод Н. Рыковой.
Мы предпочитаем этот образ картине, нарисованной Овидием: у него Геракл спокойно простерся на своем костре, словно на пиршественном ложе. Заметим лишь, что образ у Овидия языческий, а у Андре Шенье он христианский.
5
Перевод Вс. Рождественского.
Хотите прочесть хорошо сделанные стихи, в которых трудности блистательно преодолены? Перевернем страницу, тут выбор велик.
Мне сердце трогает одно воспоминанье: Я помню, как он сам, исполненный вниманья, Легко меня обняв, мне флейту подавал И победителем с улыбкой называл Неловкие уста учил он так прилежно Давать дыхание уверенно и нежно И пальцы робкие своею же рукой То легче, то сильней мне расставлял порой На щелях тростника, чтоб было им понятно, Как извлекают звук — и чистый и приятный. [6]6
Перевод Вс. Рождественского.
Может быть, вам нужны изящные образы?
Я был еще дитя — она уже прекрасна… Как часто, помню я, своей улыбкой ясной Она меня звала! Играя с ней, резвясь, Младенческой рукой запутывал не раз Я локоны ее. Персты мои скользили По груди, по челу, меж пышных роз и лилий. Но чаще посреди поклонников своих Надменная меня ласкала и, на них Лукаво-нежный взор подняв как бы случайно, Дарила поцелуй с насмешливостью тайной Устами алыми младенческим устам; Завидуя в тиши божественным дарам, Шептали юноши, сгорая в неге страстной: «О, сколько милых ласк потеряно напрасно!..» [7]7
Перевод А. Майкова.
Идиллия Шенье — наименее разработанная часть в его творениях, и все-таки мало найдется стихов на французском языке, которые так хотелось бы перечитывать; причиной тому правдивые подробности и обилие образов — черты, столь характерные для античной поэзии. Кто-то заметил, что одна эклога Вергилия может подсказать сюжеты для целой картинной галереи.
Но все-таки ярче всего талант Андре де Шенье проявился в элегии. Здесь поэт своеобразен, здесь он оставляет позади всех соперников. Может быть, нас вводит в заблуждение наша привычка к античной поэзии, может быть, мы слишком снисходительно читали эти первые опыты несчастного поэта. Все же мы осмеливаемся думать, — и не боимся высказать это, — что элегии Андре де Шенье останутся для нас образцом элегий, а сам он, несмотря на все свои недостатки, будет считаться ее отцом. И, наблюдая, как быстро молодой поэт сам шел к совершенствованию, мы особенно печалимся о его судьбе. Воспитанному меж античных муз, ему действительно не хватало только свободы в обращении с языком; к тому же он не был лишен ни здравого смысла, ни начитанности, а тем более вкуса, который является инстинктом истинно прекрасного. Мы видим, как его недостатки быстро уступают место дерзновенно-прекрасным образам, и если он и срывает иногда с себя грамматические путы, то, как и Лафонтен, делает это, желая придать своему стилю больше движения, изящества и энергии.
Цитируем стихи:
Гликера нам, друзья, сегодня стол накрыла! Красотку Амели и Розу пригласила! А Розы пляшущей игриво-томный вид Желаньем буйным нас зажжет и опьянит! . . . . . . . Да, с вами я иду, меня вы убедили, Но только бы никто не рассказал Камилле! Об этом празднестве проведает она, И вот, не будет мне ни отдыха, ни сна. О, нет владычицы ревнивей и жесточе! Другой прелестницы уста, улыбку, очи Мне стоит похвалить, затеять на пиру С какой-нибудь другой невинную игру — Она увидит все. Пойдут упреки, стоны. Нарушил клятвы я, любви попрал законы, А нынче только все о том и говорят, Как я разлучницы ловил ответный взгляд И слезы без конца… Не столько слез, наверно, Исторг Мемнона прах у матери бессмертной! Да что там! Кулаки она пускает в ход… [8]8
Перевод Н. Рыковой.
А вот еще стихи, в равной мере сверкающие разнообразием цезур и живостью оборотов:
Не столь красивая полюбит горячей, Она заботливей, и нежность есть у ней. Боясь утратить страсть — она вся ожиданье, Она любовников не привлечет вниманье; Спокойный, ровный нрав, веселости черты, Привязчивость — все в ней замена красоты. А та, которая сердцами правит властно И о которой все твердят: «Она прекрасна!» Готова оскорбить нежнейший вздох любви. Привычка властвовать живет в ее крови. Капризная во всем, взращенная изменой, Она нежна сейчас, чтоб завтра стать надменной. Все безразлично ей; и тот, кто ускользнуть Сумеет от нее, обрел достойный путь. Она влечет сердца, пленяет, удивляет, Но ту лишь знает страсть, которую внушает. [9]9
Перевод Вс. Рождественского.
Вообще, как бы ни был неровен стиль Шенье, у него мало страниц, где мы не встречали бы образы, подобные, например, таким:
Возлюбленного гнев отходчив, без сомненья. Ах, если б видел ты ее, твое мученье, В смущении, в слезах клянущую свой рок; Без унижения и сам тогда б ты мог Приблизить нежный миг прощенья, оправданья. Лишь кудри разметав, сдержавшая рыданья, В небрежности одежд, печальна, смущена, С мольбою на тебе задержит взор она. Забудь свой пылкий гнев и горькие упреки, Прощенье ей вернет твой поцелуй глубокий. [10]10
Перевод Вс. Рождественского.
Вот еще отрывок, уже в другом роде, но столь же энергический и столь же грациозный; кажется, будто читаешь стихи кого-то из наших старых поэтов:
Под бурею судеб, унылый, часто я, Скучая тягостной неволей бытия, Нести ярмо мое утрачивая силу, Гляжу с отрадою на близкую могилу, Приветствую ее, покой ее люблю, И цепи отряхнуть я сам себя молю. Но вскоре мнимая решимость позабыта, И томной слабости душа моя открыта: Страшна могила мне; и ближние, друзья, Мое грядущее, и молодость моя, И обещания в груди сокрытой музы — Все обольстительно скрепляет жизни узы, И далеко ищу, как жребий мой ни строг, Я жить и бедствовать услужливый предлог. [11]11
Перевод Е. Баратынского.
Нет сомнения, что живи Шенье дольше, он оказался бы со временем в первом ряду наших лирических поэтов. Даже в его бесформенных опытах уже видны все достоинства его поэтической манеры, видны страстность и благородство мыслей, свойственные человеку, думающему самостоятельно; кроме того, везде вы замечаете гибкость стиля — то изящные образы, то подробности, выполненные с самой смелой простотой. Его оды в античном духе, будь они написаны по-латыни, послужили бы образцом одушевления и энергии, и при всем их латинском облике в них нередко встречаешь строфы, от мужественной и своеобразной окраски которых не отказался бы ни один французский поэт.