Критика криминального разума
Шрифт:
У меня от волнения пересохло во рту.
— Не обвиняйте меня в собственных грехах. У меня есть жена, которую я люблю, и я счастлив в браке.
— Так все говорят, — отмахнулся он от моего довода. — И тут же протягивают монеты и расстегивают штаны. Жена всего лишь жена. А Анна была чем-то по-настоящему исключительным.
— Это не отменяет того факта, что вы убили ее прошедшей ночью.
Люблинский выдержал паузу, прежде чем ответить.
— Ну что ж, давайте на мгновение представим, что вы правы, герр поверенный, — произнес он наконец, и я почувствовал, что ему нравится мучить меня. — Какая, к черту, разница? Кто бы ни убил ее. Бог простит
— Меня не интересуют ваши взгляды на Божественное правосудие, — грубо прервал его я. — И убийство Анны Ростовой прошлой ночью не так уж сильно меня занимает, как может вам показаться. От вас я добиваюсь исключительно правды о происшедшем.
Зрачок единственного глаза расширился, и передо мной разверзлась темная непроницаемая пропасть.
— О чем вы говорите, сударь? — воскликнул Люблинский, не скрывая злобного раздражения. — Правды о чем?
— Я хочу знать, что вы на самом деле видели и делали, когда вместе с Копкой отправлялись осматривать трупы убитых.
Люблинский отвернулся к окну и стал внимательно рассматривать собственное отражение в стекле. С приливом с моря пришел густой туман. Он успокоил ветер и прекратил дождь со снегом, превратив мир в безмолвную пустоту молочного цвета.
— Я вам все уже сказал! — прорычал он. — Я видел то, что нарисовал.
— И я видел ваши зарисовки. Люблинский, — подтвердил я. — Они явно страдают неполнотой.
— А чего вы хотите от простого солдата? Я не художник. Я объяснил все тому странному пожилому господину, но он не обратил на мои слова никакого внимания. У него, видимо, денег куры не клюют. И я сделал то, что он просил.
— Вы не зарисовали следы, которые убийца оставил на земле рядом с трупами, — заявил я.
— Какие следы?
— В случае первого убийства вы зарисовали все, что обнаружили вокруг тела, включая и следы с разрезом в виде креста. Во всех остальных случаях вы почему-то не воспроизвели следы.
— Сатана не оставляет следов, — ответил Люблинский с горькой усмешкой. — Его раздвоенные копыта не касаются земли.
— Не шутите со мной! — Я готов был вспылить. Я так и не понял, намеренно ли он не включил следы в остальные рисунки, или их действительно не было. — Вы считали Анну Ростову виновной. И когда убийства продолжились, вы убедили себя в том, что все они совершены ею. Для вас она была ведьмой, приносящей человеческие жертвы демонам. Вы решили вступить с ней в сговор ради исцеления своего изуродованного лица. И стали заметать следы, оставляемые ею. Вот почему вы прекратили зарисовывать их. Вы думали, что они приведут к ней.
Из горла Люблинского донесся странный звук, напоминающий перекатывание морской гальки. Он смеялся.
— Та игла, видимо, проникла в мой мозг, — сказал он. — Я не понимаю вас, сударь. Как бы мне удалось совершить такое дьявольское дело? Ведь со мной был Копка.
— Копка мертв, а мертвые молчат. Вы и его убили, не так ли? — прошипел я. — Должно быть, он догадался, что вы задумали и что вы покрываете преступницу. Но вместо того чтобы донести на вас, он предпочел дезертировать из полка. Вы же выследили его и вернули. Вы были, как свидетельствуют документы, офицером, возглавлявшим поимку дезертира, ведь так? Копку прогнали сквозь строй, и при этом все, включая и вас, изо всех сил старались разбить ему череп.
— Дезертиры знают, что их ждет, — прохрипел он. — Из прусской армии не так-то легко уйти. Подонок получил по заслугам.
— Как все удачно для вас сложилось, Люблинский.
—
Я решил разыграть свою последнюю карту. Да поможет мне Бог, у меня не было выбора.
— Вы ведь гордитесь тем, что вы солдат?
— Служба была моей жизнью, — пробурчал он в ответ. — Теперь меня, наверное, вышвырнут.
— Вас ждет позорное изгнание из полка, — добавил я. — Затем вам будут предъявлены обвинения в уголовных преступлениях. Соучастие в убийстве, препятствие отправлению правосудия, воровство с трупа. Вам придется с лихвой расплатиться не только за собственные преступления, но и за преступления Анны Ростовой. А оказавшись в тюрьме, вы не найдете там сочувствия к вашим бедам. Офицер, злоупотребивший своими обязанностями, нарушивший присягу. Самый презренный из презренных. Приговор? Пожизненное заключение. Каторга, полуголодное существование до конца дней. Если вам повезет, сможете протянуть год или два. И мне вас совсем не жаль, я с радостью предвижу ваши страдания. А чтобы сделать их еще тяжелее, добьюсь, чтобы вы отбывали срок в… военной тюрьме!
— Вы не сделаете этого! — прорычал Люблинский.
Внезапно он осознал весь ужас того, что ему угрожало. Его будет ненавидеть и унижать охрана, он будет вынужден терпеть издевательства и побои со стороны сокамерников. Каждое мгновение ежедневно он будет преследуемой жертвой своры диких зверей.
— Не сделаю, Люблинский? Вы знаете Уголовный кодекс наизусть, я полагаю? Я могу приговорить любого человека к такому наказанию, которое считаю наиболее правильным. Статья 137 Уголовного кодекса. И вы отправитесь туда, куда я пожелаю.
Такой статьи не существовало, но Люблинский не мог этого знать. Я произнес угрозу голосом языческого бога, не знающего пощады к своим творениям. И подобно божеству, лишенному христианского сострадания, получил то, чего добивался. Несколько мгновений Люблинский хрипел нечто нечленораздельное, затем обрел голос. Из обезображенного рта донесся страшный скулеж, после чего он заговорил, хотя и с огромным трудом:
— В первый раз в то утро я отправился осматривать труп, который она нашла. Я сразу догадался, что она что-то прячет. Что-то тайное… — Голос его звучал тихо, напряженно, и мне приходилось прикладывать усилия, чтобы понять, что он говорит. — Затем Копка отправился за джином. Для нее, для Анны. А она, пока его не было, околдовала меня. «Я вылечу твое лицо», — сказала она.
— В этом нет ничего нового и интересного, Люблинский, — прервал его я. — Я хочу услышать другое. Я хочу знать о следах.
— Копка их видел…
— И вы предположили, что их оставила женщина?
Люблинский отрицательно покачал головой:
— В первый раз нет, сударь.
— Но ведь в тот первый раз вы их зарисовали, не так ли?
— Я зарисовал их по памяти. По прошествии нескольких месяцев. Я ведь не бог весть какой рисовальщик, но вашему профессору повезло. Вокруг того тела было множество следов. На земле. На снегу. На подошве был крест. Когда я рассказал об этом Анне, она объяснила мне, что крестом дьявол пользуется, чтобы посмеяться над распятием. С целью поругания святыни. Поэтому, когда я снова увидел тот крест, я не стал его рисовать. И не стал докладывать о том, что нашел…