Кривая дорога
Шрифт:
Хитрая тварь спикировала сверху. Я её даже не задела, лишь взмахнула оружием и отпугнула. Но та всё равно обиженно завизжала, рухнула и, неуклюже шлёпая, уменьшаясь в размерах на ходу и оставляя в пыли беспятые следы, сховалась в груде хлама. Рукой шуровать побоялась – оттяпает ведь и спасибо не скажет. Я тюкнула разок-другой по выглядывающей из кучи треснутой ступке без песта.
– По лбу себе постучи! – раздалось в ответ.
– Вылазь, – нерешительно потребовала я.
– ….......! – обругали меня из кучи.
Эх, надо было соли прихватить! Хотя чего уж там? Чтоб от этих гадёнышей избавиться, по-хорошему, дом надо сжечь, а солью уже пепелище посыпать. Да и то – как знать: анчутки9 могут и к соседям перебежать.
Я уселась рядом, переводя дух и раздумывая, выслеживаю ли врага или в очередной раз подставляю свою буйную головушку под неприятности. Из укрытия горестно вопросили:
– Ну и долго ты там будешь сидеть?
– Пока не надоест, – огрызнулась я.
Донёсшееся шебуршание возвестило, что нечистик устраивается поудобнее, вьёт гнездо и что ему надоест намного, намного позже. Он вообще тут живёт и, судя по всему, уже давненько. Странно, что шкодит только на чердаке да в сенях, а не донимает старую Весею целыми днями. Не извёл же до сих пор. Ну шумит по ночам, скребётся. Большое дело! Может, пусть ему?
Сказывают, анчутки – не домовые; с ними не договоришься, блюдечком молока не задобришь. А кто пытался разве?
– Пирога хочешь?
В груде хлама недоверчиво засопели.
– С грибами, – добавила я и смачно причмокнула.
Из-под тележного колеса высунулась сморщенная розовая мордочка, меньше всего походящая на давешнюю мышь. Беспятый10 скривился, но всё равно заинтересованно уточнил:
– С лисичками?
Я кивнула:
– С лисичками.
– Неси свою гадость, – дозволил бесёнок.
Делать нечего: обещала – иди. Даже если слово дала зловредному духу. Я, хоть и ждала какой пакости и топор из рук не выпускала, полезла вниз за угощением.
Весея, знамо дело, занималась тестом. Часть пирогов уже источала сладостные ароматы со стола, часть румянилась в печи. Старушка долепливала последние и, судя по мечтательному виду, уже представляла как два приблудных недокормыша уплетают их за обе щёки.
– Бабушка Весея, пирожком не угостишь?
Хозяюшка всплеснула руками, словно у неё глупость малый ребёнок спросил:
– Что ж стоишь, милая? Притомилась? Ну конечно! До энтого чердака пока долезешь… Там же лесенка ух какая! Крутая, шаткая. Что ж это я не подумала, загнала дитятку? Отдохни, хорошая, отдохни!
– Да нет, что вы, – «да, я хочу отсидеться здесь, в тепле и уюте, а не играть в догонялки с нечистью!», – хороший у вас чердак. Только проголодалась, пока за этой тва… мышью гонялась.
– Вот так и знала, так и ведала! Завелись, поганцы? То-то всё чутно, носится кто-то вихрем, на стенки натыкается.
Носится. Натыкается… Странно, что не душит ночами, как проказник-домовой, да кипяток не опрокидывает по науке вредного банника. Анчутки и здорового мужика со свету сжить могут, что уж об одинокой доброй старушке говорить. Богиня Весею бережёт али нечистик игру растянуть хочет? Может, и правда миром разойдёмся?
– Детонька, ты б поосторожней с ними! Не ровен час, упадёшь, расшибёшься. Пусть им. Живут и живут. То ж мыши, а не страховидло какое.
– А ежели страховидло?
Весея захохотала:
– Ох, выдумщица! Наслушалась, небось, бабкиных сказок, – старушка потрепала меня по голове мучной рукой, оставив белёсые следы на волосах.
Правду молвит, наслушалась. В детстве наслушалась, а позже ещё и насмотрелась всяких чудес. Да никто ж не верил. Только Серый, сначала самый близкий друг на белом свете, а потом и верный муж, ни словом, ни взглядом не упрекнул, не обозвал лгуньей. Шёл со мной рука об руку, крепкое плечо подставлял, когда оступалась. Видел то, что видела я. Но не знал, не желал понять главного: мы с ним вдвоём только и остались. Ни в Яви, ни в Нави11 для нас места нет. Боги? Да чтил ли кто тех богов? Так, поминают всуе, по привычке больше. Леших да домовых не разглядели бы, даже станцуй они ручеёк под самым носом. Один только страх заставлял людей верить. Где он – там и о защите пращуров просят, из старых легенд выуживают, дают восстать из памяти родным ликам. Может, только страх и остался. Только им они… мы выжить сможем, чтобы не забыли, не похоронили их… нас люди в памяти раньше срока.
– Доченька, что взгрустнула?
– Да так, ничего. Старую сказку вспомнила. Невесёлую. Страшную.
– Не печалься, детонька, сказки они на то и сказки: тьфу и забыл.
Тьфу и забыл. И меня так же забудут.
– Пойду я. Там… мыши. Летучие. На чердаке.
И почему же горло так сжимает и даже грязного нечистика жалко?
На чердаке ничего не изменилось. Анчутка недоверчиво сопел, пыхтел, ворчал, но всё-таки высунул розовую сморщенную лапку и втащил пирог в укрытие. Я не мешала. Присела рядом и задумчиво жевала второй:
– Гадишь?
– Помаленьку.
– Шкодишь?
– Бывает.
– Старушке жить не даёшь?
– Ну так…
– Как?
Бесёнок замялся.
– Отвечай, когда спрашиваю. Донимаешь старушку? Перед глазами маячишь?
– Маячу, – покаялся бесёнок.
– В ушах звенишь?
– Звеню…
– В ногах путаешься?
– Путаюсь…
– По окнам стучишь?
– Стучу…
Вообще-то, не так уж и страшно.
– А мирно жить сможешь?
Анчутка не поленился выглянуть из своего укрытия, чтобы посмотреть на меня, как на полную дуру. Убедился, что не шучу, и заключил:
– И не подумаю!
Ну, на нет и суда нет. Я цепко схватила его прямо за мокрый приплюснутый нос. Беспятый так и не понял, откуда в простой деревенской бабе столько силы и ловкости. Испуганный, уменьшившийся до пяди12, он упирался и возмущался, пробовал кусаться, но, кажется, становился тем слабее, чем меньше я его боялась. А не боялась я уже совсем.
Анчутка верещал и рвался. Я победно ухмылялась, чувствуя, как изменяются в челюсти зубы, как требуют крови врага.