Кривые деревья
Шрифт:
— Действительно! — радовалась Любовь Яковлевна. — В точности мои!
Они шли ночным зимним городом. Серпастый молодой месяц над ними круглился, набирал тело и, наконец, сменив пол, обернулся большою яркой луной. Снежинки более не падали — те же, что сидели на носу, растаяли и стекли к губам небесно чистою влагой. Любови Яковлевне представлялось, что взмахни она сейчас руками-крылами — да и оторвется от земли, взлетит, как белая лебедь, над домами, над долами. Только вот к чему лететь, если он возле?.. «Миклухо-Маклай!
— А что же… вы? — осторожно интересовался он.
— Я… — подыскивала она нужные слова, — япишу роман. У меня растет сын, очень развитый, увлеченный мальчик. Мы живем на Эртелевом в собственном домовладении.
— О чем же роман? — Он касался ее локтем, и по телу Любови Яковлевны пробегала бурная жаркая волна.
— Роман, — пыталась объяснить она, — об одной молодой женщине, нашей современнице, которая самоотверженно и беззаветно ищет свое личное счастье.
— И находит? — Он был очень внимателен и серьезен. Молодая писательница решалась взглянуть в его сторону.
— Уже нашла, — грудным низким контральто, очень проникновенно и личностно отвечала она. — Но вот удержит ли… счастье все-таки…
— А знаете ли вы четвертое условие счастья? По Толстому? — чуть невпопад спрашивал он.
— Четвертое? — взволнованно удивлялась она. — Нет.
— Четвертое условие счастья, — объяснял он, — есть свободное, любовное общение со всеми разнообразными людьми мира!
— Любовное… со всеми?.. — приятно удивлялась она. — Надо же!.. А первые три?
— Их нет! — произносил он, выдержав паузу, и испытующе смотрел на нее.
Отсмеявшись, они сбрасывали ненужное между ними напряжение, становились естественнее и раскрепощенней.
— А вы, — решалась и она пошутить, — знаете ли, что есть истинное счастье в понимании Тургенева?
— Могу предположить, — ненадолго задумывался он. — Ивану Сергеевичу я позировал для Базарова… Думаю, истинное счастье в его понимании — это обильно и вкусно питаться, окружить себя бесчисленными поклонницами, упиваться собственной славой, убить на рассвете несчастного зайца, кувыркаться перед молодежью и еще — пить холодное шампанское на Лазурном берегу… Так?
— Вовсе нет, — еле сдерживалась Любовь Яковлевна. — Он сказывал, истинное счастье для него — в отсутствии желаний!
Молодые люди захохотали так, что разбудили ночного извозчика.
— Это он не ту книжку перед сном раскрыл, видимо еще — на полный желудок, — отсмеявшись, беззлобно комментировал Николай Николаевич. — Кто же читает Шопенгауэра на ночь!
Судя по всему, они находились в районе Знаменской площади у Николаевского вокзала. Аможет быть, в Коломне. Какая, в сущности, была разница? Снова падал снег, многие из фонарей уже догорали, пахло луною, над головами молодых людей висело огромное серебряное яблоко.
— Хотите? — Николай Николаевич вытянул длиннопалую прекрасную ладонь, полную спутавшихся гроздьев крупной черноплодной рябины. — Сладкая…
Они ели терпкую, схваченную морозцем ягоду и думали… Бог весть о чем думали они!..
— Там… где вы побывали, наверное, очень жарко?
— Довольно-таки. Туземцы почти не знают одежды. Угадайте — что единственное надевают на себя меланезийские девушки?
— Видимо… панталоны? — затруднилась молодая писательница.
— Как бы не так! Единственный предмет одежды у меланезийской девушки — морская раковина.
Нечто похожее на ревность кольнуло Любовь Яковлевну изнутри.
— У вас скопилась большая коллекция… раковин? — не сдержала себя она.
— Коллекция действительно большая, — ровно ответил он. — Но экспонаты я предпочитал собирать в одиночестве на берегу океана. Что же касается туземок, то интерес к ним был у меня чисто научный.
— Уже, наверное, поздно, — устыдилась себя молодая женщина. — И, видимо, вас ждет… жена? — Она опять выдала себя и ощутила его долгий изучающий взгляд.
— У меня нет жены. Вернее, их много. — Он улыбнулся. — Это — антропология, сравнительная анатомия, этнология, метеорология…
Необыкновенная легкость наполнила все члены Любови Яковлевны.
— До чего же хорошо здесь! — топнула она ножкой. — Морозно! Тихо! Луна!.. Ну-ка, догоняйте!..
Высоко подобрав юбку, она стремглав припустила по безлюдной темной улице, завернула за угол, вбежала во двор, притаилась у поленницы. Он едва нашел ее.
«Сейчас! — гулко стучало в молодой женщине. — Сейчас! Сейчас!»
Хрипло дыша, она закрыла глаза. Открыла. Миклухо-Маклай, нагнувшись, растирал колено.
— Вы ушиблись? Вам больно?! — испугалась она.
Он поднял голову.
— Не беспокойтесь. В царстве интеллигенции нет места боли — там все познавание.
— Шопенгауэр? — лукаво поинтересовалась она. — Перед сном? На полный желудок?
Николай Николаевич рассмеялся — будто колокольчик прозвенел. Колени и локти молодых людей соприкасались. Они сидели в санях на плоских рессорах, под тяжелой медвежьей полостью. Извозчику велено было ехать шагом. Голова Любови Яковлевны клонилась к плечу Миклухо-Маклая. Гнедые перебирали не различимыми в темноте мохнатыми толстыми ногами.
— …Папуасские общины непременно должны быть объединены в нерушимый союз, — сладко убаюкивал он ее. — Необходимо во что бы то ни стало образовать большую колонию тружеников, свободную от капиталистической эксплуатации, без правительственного надзора, основанную на самоуправлении, исключающем ущемление коренного населения!..
Лошади стояли на Эртелевом. Николай Николаевич бережно поднял Любовь Яковлевну и переложил на руки Герасиму.
Над Петербургом занимался холодный поздний рассвет.