Кривые деревья
Шрифт:
Довольно скоро они дошли до дома с бронзовою мемориальной доской. Смазливый лакей в тесных и неприлично розовых панталончиках, виляя бедрами, провел их в помпезно убранную залу. Повсюду были ковры, на стенах висело дорогое оружие, множественные чучела страшно скалили зубы, выставляли рога и тянули хоботы к пришедшим. На массивных книжных полках выставлены были двенадцать томов «Азии» Карла Риттера и «Картины природы» Гумбольдта.
Аляповатая бархатная портьера, звякнув, сдвинулась на сторону: взвизгивая и обмахиваясь веерами, из-за нее грациозно выбежала стайка свежих молодых людей в расстегнутых до пояса разноцветных шелковых рубашках… следом — Любовь
— Ба! Человек с Луны! — искренно обрадовавшись, он попытался поцеловать Миклухо-Маклая в губы.
— Мы к вам по делу, — насилу увернулся красивый гость.
— Мы?! — удивился Пржевальский. — Кого же вы привели с собою?.. Юного Агафангела Крымского? А может быть, пухлейшего Грум-Гржимайло?
Нетерпеливо он заглянул за колонну и обнаружил Любовь Яковлевну, по правилам этикета тотчас присевшую и представившуюся.
— Женщины, — заметно поскучнел генерал-майор, — очень назойливые и крайне неприятные существа, занимающиеся главным образом пересудами о всех знакомых и не знакомых им людях!.. Надеюсь, — как-то выправился он, — вы, сударыня, — единственное и отрадное исключение… Давайте же к столу, а вы, душечки, — Пржевальский поочередно шлепнул каждого из ластившихся к нему юношей, — пока искупайтесь в фонтане, папа скоро придет и посмотрит, какие вы чистенькие…
Любовь Яковлевна и впрямь была голодна. Постановив себе получше запомнить все для романа (выкинуть из содержания Пржевальского уже не представлялось возможным), она, тем не менее, поминутно отвлекалась на запахи, густые, насыщенные, струившиеся из кухни и не вполне ей знакомые.
— Иркутск — гадость ужасная, — меж тем занимал их прославленный завоеватель. — Азиаты — поголовно мошенники и пакостники. А если изволите — негодяи, свиньи, халатники. Мертвых не хоронят, сбрасывают на корм собакам… Китаец-минза при мне сожрал целиком свечу и мыло. Монгол ел сырые кишки и, представьте, мерзавца вытошнило, когда мы принялись за жареную утку…
Человеколюбивый и гуманистичный Миклухо-Маклай, морщась, ждал возможности вставить слово. Пржевальский не давал. Немало напугав Любовь Яковлевну, он принялся пищать, клекотать, блеять.
— Клушица! Японский ибис! Монгольский дзерен! Антилопа оронго! Лисица кярса!.. А так, — он издал звук могутный, трубный, страстный, — на заре кричит голубой козел куку-яман. Подлец, скажу вам, редкостный! В засуху, тварь, влезает на деревья и подчистую объедает листья! Взгляните на сукиного сына! — Схвативши за рога, хозяин дома приволок гостям вонючее бородатое чучело с глумливой черной мордой, темно-серой спиной и замшево-белым брюхом… — А это, — Пржевальский кинул на стол нечто, походившее на дикую кошку, — черный заяц Пржевальского… — перебежав, он шмякнул ладонью по набитому ватой крупу, — лошадь Пржевальского… здесь — волк Пржевальского… слон Пржевальского…
Двое накрашенных слуг в кокетливых кружевных передничках, жеманясь, внесли поднос, уставленный судками и кастрюльками. Хозяин выложил на тарелки аппетитные продолговатые кусочки.
— Языки яков, — объяснил он гостям. — Кушанье нежнейшее! А вот остальное мясо у них — ни к черту! Яков я только из-за языков стрелял. И еще — из-за хвостов. У меня весь матрац в хвостах! Перина сказочная! Такой ни у одного императора нет!.. — Тут же он подчерпывал соусником еще и еще. — Отведайте: филейчик бланжевого чекана… окорок антилопы аду, котлеты мускусные из кабарги… буда из вареного проса… Теперь запьем. — Расставив пиалы, Пржевальский наполнил их резко пахнувшей горячей мутной жидкостью. — Чай. По монгольскому рецепту. Запишите или запомните… Чайный кирпич размягчить в огне, накрошить в кипяток, добавить жареного проса, молока, жира и соли по вкусу. Разлить и пить… Пейте!.. Да, чуть не забыл… перед приготовлением котелок досуха вытирается конским навозом!..
Любовь Яковлевна и Николай Николаевич, не сговариваясь, выпрыснули напиток себе на колени.
— Какие мы брезгливые! — захохотал хозяин положения. — А в Азии, между прочим, в ладанках принято хранить кал далай-ламы. Считается — съешь его и будешь очищен!
— Где тут уборная?! — без обиняков спросила молодая женщина и тут же опрометью унеслась в указанном ей направлении.
Восстановившись, на обратном пути она чуть задержалась по ту сторону портьеры.
— Милый Николай Николаевич, — совсем другим голосом говорил Пржевальский, — я охотно приму участие в вашем деле, охотно, но… — Он перешел на шепот, и далее Любовь Яковлевна не слышала…
— …Странный человек… он обещался помочь? — спросила молодая женщина после окончания визита.
Над Петербургом плескалась синяя северная ночь. Холодно смотрели звезды. Какая-то комета с длинным павлиньим хвостом, огненно сверкнув, пронеслась над головами и разорвалась где-то на Ржевке. Засмотревшись, Николай Николаевич поскользнулся обеими ногами.
— Я вынужден был отказаться, — отвечал он, лежа на тротуаре. — Пржевальский поставил мне одно неприемлемое условие…
45
Тем не менее Николай Николаевич оставался тверд и переменять своего решения не стал. Абстрактный гуманист и бесстрашный романтик, он намеревался освободить узника во что бы то ни стало. С казаками Пржевальского не получилось — что ж, он пойдет один. На Новой Гвинее в одиночку он противостоял кровожадному дикому племени и победил. Даст Бог, не оплошает и здесь. Со всей решительностью он порывался свернуть в сторону Малой Садовой, и только боль в ушибленной при падении руке удерживала его от немедленных и очевидно пагубных действий.
Возблагодарив Провидение за скользкие тротуары, Любовь Яковлевна довела Миклухо-Маклая до Галерной, отперла перекошенную липкую дверь и, разорвав в лоскутья одну из своих нижних юбок, наложила на пострадавший любимый локоть тугую эластичную повязку.
Всю ночь с ложечки она поила Николая Николаевича горячим молоком. Великий путешественник забывался, бредил Кантом, которого будто бы нельзя кантовать, а кантонисты именно его кантуют, переворачивая с ног на голову, — сидя рядом, молодая женщина безостановочно качала гамак, поправляла сползавшее одеяло, мелодически пела тихие, успокаивающие песни.
К утру все как рукой сняло. Миклухо-Маклай был полон сил, прочувственно благодарил Любовь Яковлевну, обещал непременно, как будут деньги, купить ей нижнюю юбку, напоил чаем с туземным вареньем, на санях привез к дому, передал обеспокоенному Герасиму и собирался бежать — освободить злосчастного Игоря Игоревича, но молодая женщина вцепилась и задержала дорогого ей человека.
— Давайте хоть немного повременим, — упрашивала она, не отпуская рукава знаменитого путешественника. — Сейчас светло, — искала она убедительные доводы, — а такие дела лучше удаются под покровом ночи… У меня есть друзья — уверена, они пойдут с вами…