Шрифт:
Последний концерт
(Москва 1970е – середина 1990-х)
Перед отъездом на свой первый международный конкурс Саша Каменецкий должен был исполнить Чакону Баха своей учительнице, но она, не дослушав, выгнала его из класса, сопроводив это такой изощрённой руганью, что ей могли бы позавидовать ломовые извозчики. Саша вернулся в общежитие подавленный. Сосед, увидев его, сказал:
– Давай выпьем, легче станет. У меня есть китайская водка. Она гораздо крепче нашей, настояна на корне женьшень, и обладает целебными свойствами. Ты должен срочно её принять.
– Зачем? – спросил Саша.
– Посмотри на себя
Он достал стаканы, батон хлеба и разлив водку добавил, – за удачу, чтобы у нас всё получалось, как мы хотим.
– А чего ты хочешь? – спросил Саша.
– Я хочу отдохнуть, потому что всю ночь с Аллой кувыркался.
– Молодец.
– Конечно, молодец, потому что, я, в отличие от тебя, в платоническую любовь не верю.
– Дурак, – беззлобно сказал Саша, – Вересова – моя учительница, и нравится мне, исключительно как педагог. Хотя, как женщина она тоже ничего.
– Ты-то откуда знаешь, ты ведь с ней не спал.
Саша пожал плечами, выпил и стал репетировать, а его сосед, следуя указаниям восточной медицины, улёгся спать. Отыграв всю программу два раза, Каменецкий решил, что исполняет её достаточно хорошо, растолкал соседа и заставил его выслушать всё с начала до конца. Тот похвалил приятеля и опять заснул, а Саша поехал в консерваторию.
Профессор Вересова уже закончила занятия и заполняла бумаги. Она сидела в кабинете, где обычно проходили заседания кафедры. Саша подошёл к полуоткрытой двери и заиграл Чакону. Людмила Николаевна подняла голову. Музыка заставила её забыть о том, что накануне она в очередной раз поссорилась с Гротовым. Его новая пассия оказалась не студенткой, как это бывало раньше, а весьма зрелой дамой. Конечно, Вересова и сама была не безгрешна, и готова была многое ему простить, но он хотел ребёнка, а она никак не могла забеременеть, и это добавляло горечи к их ссорам. Саша видел, что его учительница была чем-то расстроена, и хотел хоть чем-нибудь помочь ей.
Скрипка затихла, и Вересова сказала, – заходи, Саша. Сейчас ты сыграл хорошо. Если и всё остальное исполнишь также, то займёшь первое место.
– Я и раньше играл неплохо, – ответил он, подходя к столу.
– Наверно, но я от тебя так много требую, потому что ты мой любимый ученик и гораздо способнее других.
– Вот я и хотел вам доказать, что вы были неправы, когда так резко прокомментировали моё исполнение, – сказал он.
– Ну, ладно, Саша, извини.
– Ну, ладно, извиняю.
Она засмеялась, встала и поцеловала его в щёку. Её близость, вместе с действием водки, настоянной на корне женьшень, так подействовали на Сашу, что он прижал её к себе с гораздо большей страстью, чем требовалось для выражения признательности, и поцеловал в губы. Она ответила на поцелуй, а после коротких и страстных ласк он поднял её на руки и понёс к дивану.
– Закрой дверь, – шепнула она.
В два прыжка он оказался у двери и захлопнул её. Ему показалось, что в коридоре мелькнула чья-то тень, но ему было некогда гоняться за тенями.
Этой тенью был Гротов. Он пришёл сюда, чтобы помириться. Ссора с Вересовой ему тоже не давала покоя, и он решил поставить все точки над i. Он ожидал застать её одну, но ещё на лестнице услышал Сашину игру. Он остановился, подождал, пока звуки скрипки затихнут, а затем направился к кабинету. То, что он там увидел, заставило его отскочить, а потом дверь перед ним закрылась…
На следующий день Саша уехал в Италию на международный конкурс. Там он занял первое место и вместе с другими лауреатами ему предложили дать несколько концертов в Риме. Успех был головокружительный, и им организовали концерты в Милане и во Флоренции. Львиная доля заработков перечислялась в Министерство культуры, и Саша жил очень скромно. Он все деньги тратил на музеи, а поскольку их маршрут не включал Венецию, он решил поехать туда сам. На следующее утро после выступления в Милане он взял скрипку и отправился в город четырёхсот мостов. Там он планировал не только посмотреть достопримечательности, но и поиграть на улицах, а если повезёт, то на заработанные деньги купить подарок Вересовой.
Приехав в Венецию, он осмотрел дворец Дожей, погулял по площади Святого Марка, забрался на колокольню и зашёл в музей. Очень скоро он почувствовал, что за последнее время пресытился картинами древних мастеров. У него такое случалось и с музыкой. Наступал момент, когда он должен был отвлечься. Он вышел из музея и стал бродить по улицам, пытаясь представить себе, как здесь люди жили раньше, чем они занимались и как относились к странствующим музыкантам. Над городом висели тяжёлые серые тучи и, хотя дождя не было, в воздухе стояла противная сырость. Застоявшаяся в каналах вода неприятно пахла, ходить по узким, грязным улочкам в такую погоду было неинтересно. Дома казались обшарпанными, а их верхние этажи нежилыми. Ставни болтались на проржавевших петлях и при малейшем ветре жалобно скрипели. Создавалось впечатление, что некогда славный город умирает. Он уже не был живым организмом, по его улицам текла не его собственная кровь – его жители, а кровь разномастных доноров, приехавших сюда со всего мира и отравлявших артерии древней республики. Эта чужая кровь создавала здесь паразитические образования вроде дорогих бутиков. Город был неизлечимо болен, об этом свидетельствовал и его вид, и грязная вода каналов. То и другое находилось в резком контрасте с яркими картинками путеводителей.
В одном из них говорилось, что многие жители Венеции перебрались на сушу, где жить гораздо удобнее. Ведь в городе и по сей день передвигаться можно либо пешком, либо на гондоле. Звучит это романтично, но в повседневной жизни вызывает много неожиданных проблем. Когда люди хотят выбросить старую мебель и привезти новую, то они должны заказывать специальную баржу с командой грузчиков, а поскольку в старинные дома с узкими лестницами втащить что-нибудь можно только через окно, то стоит эта услуга весьма недёшево. Для транспортировки больных нужно вызывать катер скорой помощи, а если дом находится вдали от воды, то больных приходится переносить на носилках. Канализации здесь нет, все отходы забирает ассенизаторская гондола, и ночью, чтобы не распугать туристов запахом, отвозит их за тридевять морей. В результате переработка Венецианского дерьма оказывается самой дорогой в мире.
Саша посмотрел вокруг, пытаясь найти в толпе коренных жителей. Его внимание привлёк старик, который опираясь на палку, очень медленно шёл по набережной Большого Канала. Дойдя до моста Риальто, он остановился, отдыхая и набираясь сил, перед подъёмом на крутые ступеньки.
– Вам помочь? – спросил Саша и тут же почувствовал, как глупо звучит русская речь в центре Венеции, но старик понял его и чуть заметно кивнул. Саша предложил руку, старик крепко ухватился за неё и они стали медленно подниматься по мосту. Шли они молча, а когда оказались на противоположной стороне, Венецианец отпустил Сашу, посмотрел ему в глаза и вновь чуть наклонил голову. Саша кивнул в ответ и подумал, что старик мог хотя бы сказать «грацио». Впрочем, его взгляд и жест выразили благодарность гораздо лучше, чем слова.