Шрифт:
Часть I
Русский детский сад в Америке
(Миннеаполис, США, середина 2010-х)
– Теперь моя дочь поняла, как трудно воспитывать детей, – подумал я после традиционного семейного обеда в её доме. Вся её семья несколько дней назад вернулась из отпуска, и теперь она укладывала детей спать. Было это весьма не просто, потому что трёхлетний Лёва ревновал мать к своей младшей сестрёнке. Он всячески пытался привлечь к себе внимание. Сначала он требовал, чтобы ему почитали, потом, чтобы его обняли, затем чтобы пожелали спокойной ночи, а когда, наконец, выполнив все его требования, Марина уже собиралась уйти, вспоминал, что хочет на горшок. После повторного чтения, третьего поцелуя и четвёртых объятий, он всё-таки затих, и моя дочь вернулась в столовую.
К этому времени
– Хорошо, – говорил он, – только ваш внук ни за что не хотел в него залезать, а когда я всё-таки затаскивал его, он орал как резаный.
– Жаль.
– Очень жаль, ведь мы в будущем году опять туда собираемся.
– Значит, его надо научить плавать.
– Конечно, надо, но я работаю по десять часов в день, Марина сидит с маленькой и отлучаться из дома не может, да и живём мы сейчас на одну зарплату, так что в финансовом отношении тоже…
– Я заплачу за его уроки, – сказал я.
– Откуда у вас деньги, вы же на пенсии.
– Наскребу по сусекам.
– Неудобно.
– Ничего неудобного, – возразила Марина, – это он делает для внука. Правда, папа?
– Правда, но всё равно ты должна была бы меня поблагодарить.
– Спасибо, дорогой, но ведь и ты должен был бы меня поблагодарить за то, что я родила ребёнка, который похож на тебя как две капли воды. Он также упрям и капризен, а когда его просят что-нибудь сделать, находит тысячу причин, почему именно этого и именно сейчас он сделать не может.
Я уже раскрыл было рот, чтобы возразить, но в этот момент внук вышел из своей комнаты и сказал:
– Мама, я хочу спать.
– Так иди в койку.
– Нет, пусть меня дед уложит.
– Ты сам его попроси.
Лёва залез на диван, уселся рядом со мной и точно так же, как я, закинул руки за голову. Дочь хмыкнула, а я взял его в охапку и понёс в кровать, думая, как правильно ответить Марине. Вернулся я не скоро, но продолжил разговор так, как будто он не прерывался.
– Марина, если бы я был таким уж капризным, то не забирал бы Лёву каждый день из детского сада.
– Тебе самому это приятно.
– В жизни есть и другие удовольствия, – возразил я.
– Есть, конечно, но есть и обязанности. Природа разрешает человеку жить после окончания периода воспроизводства только для того, чтобы он помогал воспитывать потомство. Ведь homo sapience в отличие от всех других живых существ, рождается недоразвитым и его надо ещё долго учить, чтобы он стал полноценной личностью.
– Когда дети слушают старших, процесс значительно ускоряется.
– Мы тебя послушали и отдали Лёву в русский детский сад, но процесс от этого только замедлился.
– Это ещё почему?
– Потому что там воспитательницы не знают английского.
– Ты живёшь в Америке, английский твои дети выучат, а вот русский могут и забыть.
– В этом саду драконовские законы, там надо платить штраф, если забираешь ребёнка после шести вечера.
– Тебе-то что, ведь забираю его я.
– Ты забираешь только в критических ситуациях.
– Значит, у вас уже два года критическая ситуация, а последние три месяца она настолько критическая, что после сада я ещё должен гулять с Лёвой, пока ты кормишь маленькую.
– Тебе это только на пользу, ты проводишь время с собственным внуком, да ещё и на улице. Посмотри, как ты загорел. Ты и выглядишь намного лучше, чем твои друзья-писионеры. Они даже из дома не выходят.
– Доченька, ты всё время пытаешься доказать, что ты умнее меня, но ты не оригинальна, все дети считают, что они умнее своих родителей.
– А некоторые даже оказываются правы.
– И я очень надеюсь, что мой внук будет одним из них.
***
Я предложил заплатить за уроки плавания и возить Лёву в бассейн, потому что боязнь воды он унаследовал от меня. Возник этот страх, когда мне было лет семь, и я с приятелем весной катался на льдине. На середине пруда льдина раскололась, и мы оказались в воде. Мой друг поплыл к берегу, а поскольку я плавать не умел, то попытался взобраться на самый большой кусок льдины, но он опять раскололся и я запаниковал. Помощи ожидать было неоткуда и, чтобы не утонуть, я стал повторять движения своего приятеля. Ужас придавал мне сил, я догнал друга, и на берег мы вышли почти одновременно. После этого я стал бояться воды и чувство это, вероятно, передалось через поколение.
В бассейне меня заставили заплатить за год и предупредили, что ни при каких условиях деньги мне не вернут. Я не стал спорить, так как не надеялся, что Лёва научится плавать раньше указанного срока.
Тренировать Лёву должна была студентка, будущий врач-педиатр, которую, по отзывам, очень любили дети, но Лёва на первом же уроке стал плакать. Я прекрасно его понимал: мало того, что незнакомая женщина говорила с ним на неизвестном языке, она ещё пыталась затащить его в воду. В какой-то момент у меня даже мелькнула мысль, что, может, и стоило отдать Лёву в американский детский сад. Тогда он, по крайней мере, понимал бы, что от него хотят. Я сказал тренерше, что мой внук не очень хорошо знает английский, и я должен ему переводить. Я и сам нервничал, от чего мой акцент стал сильнее обычного, и будущий педиатр приложила руку к уху, чтобы лучше меня понять. Судя по всему, ей это не помогло, она сделала жест, который должен был обозначать «ладно, я как-нибудь сама разберусь» и минут двадцать уговаривала Лёву прежде, чем он позволил внести себя в бассейн на руках. Остальные её ученики остались без внимания, и она вынуждена была вызвать помощника.
Успехи Лёвы в плавании были весьма скромными, и поэтому каждый раз я пытался запечатлеть их на фотографии.
Вот он стоит в воде, вцепившись обеими руками в тренершу, вот он уже держится за неё только одной рукой, а вот он вообще ни за кого не держится, хотя зашёл в бассейн по колено.
Когда он позировал для последнего снимка, детей, с которыми он начинал занятия, перевели в группу более высокого уровня. Лёву же оставили на повторный курс, и у него сменился тренер. Это был молодой человек, который всё время улыбался. У меня создалось впечатление, что улыбка у него врождённая, и я про себя называл его оптимист. После нескольких вводных уроков он стал учить детей нырять. Положив на воду пенопластовый прутик, он нырнул с одной его стороны и вынырнул с другой, продемонстрировав, что надо делать. В его группе было три ребёнка. Первый проделал это упражнение сам, второй – с помощью тренера, а мой внук ни за что не хотел нырять и каждый раз, когда его пытались протащить под прутиком, отчаянно вырывался и кричал во весь голос. На несколько мгновений тренер из человека, который смеётся, превратился в человека, который вот-вот заплачет и я очень хорошо его понимал. Здесь же нельзя заставлять детей делать то, что им не хочется. В США это считается насилием и преследуется законом, а совершать такое насилие у всех на виду вдвойне опасно. Оптимист пытался уговорить Лёву и, хотя провёл с ним гораздо больше времени, чем с другими учениками, так ничего и не добился. Моё поведение тоже подействовало на него, потому что в отличие от остальных родителей, которые отдав детей, сразу же начинали играть со своим планшетом, я стоял рядом с бассейном и внимательно наблюдал за происходящим. Я бы, может, и играл, но не знал как, да и планшета у меня не было. После этого урока тренер пожаловался менеджеру, а тот вместо групповых занятий предложил мне индивидуальные классы, пообещав, что с Лёвой будет заниматься лучший педагог. Я согласился, и в следующий раз в бассейне моего внука встретил огромный детина с угрюмой физиономией. Он сказал, что его зовут Джереми и он новый тренер. Я привычно встал рядом на случай, если понадобится моя помощь, но Джереми жестом показал мне, чтобы я не мешал. В нём не было ни любви, которую проявляла к детям будущий врач-педиатр, ни безразличия, которое скрывал за своей жизнерадостной улыбкой оптимист, зато ясно угадывались замашки отставного мичмана. Он положил на воду прут из пенопласта и поднырнул под него, потом что-то сказал Лёве. Лёва пытался было протестовать, но Джереми схватил его за голову, окунул и протащил под водой на другую сторону прута. Вынырнув, Лёва хотел было заплакать, но не успел: его протащили под прутиком в обратную сторону. После четвёртого раза мой внук почувствовал, что бороться бессмысленно и стал обречённо делать всё, что требовал Джереми.
Когда вечером Марина спросила меня, каковы успехи её сына, я замялся, а Лёва стал хвастать, что у него был новый тренер, который научил его нырять.
Через некоторое время, когда я взял внука из детского сада, он сказал, что у них появился новый мальчик по имени Рик, который отнял у него игрушку.
– А ты что сделал? – спросил я.
– Заплакал.
– Воспитательница это видела?
– Нет, она спросила меня, что случилось, и я ей рассказал.
– А она?
– Она отругала Рика.