Крокодилий остров
Шрифт:
Элейн тоже любила эти комнатёнки на четыре стола, где в паре шагов хозяин готовил заказ, одновременно перекрикиваясь с соседями через улицу, а в распахнутую заднюю дверь со стороны кухни то и дело забегали посыльные, принося на обмен то рыбу, то овощи и фрукты, то бутылочку чего-нибудь вкусного. Но сейчас капитан шла туда, где меньше народу, к кораблю-маяку.
Просторный зал, колонны в зеркалах, инкрустация ракушками и золотом, под потолком большой канделябр с парой сотен крошечных стеклянных баночек, в которых пульсировали светлячки. На удивление почти все столы были заняты. В центре оркестр неспешно и мелодично исполнял "Моя маленькая рыбка», чуть медленней, чем было принято в кабаках, чуть полнее за счёт трубы и флейты. Новые гости только расположились за столиком в уголке в полукружье бархатных портьер, как зазвучала новая мелодия: «Люблю тебя как ветер в парусах». Старая баллада, в которой не было слов, и каждый моряк пел её так, как чувствовал. Но отчего-то все понимали, о чём, как правильно. Сердце моря билось в унисон с людскими сердцами.
Маленький диванчик, чуть потёртый, с подушками в одной стороне, мягко удерживал новых гостей, а те и не рвались в пляс, лишь смотрели, как напротив музыкантов неспешно покачивались пары. И дамы на протяжном звуке трубы отходили от своих кавалеров, а потом крутились, притопывая каблучками, взмахивая пышными юбками, и прижимались к партнёрам с затаённой или открытой любовью заглядывая в глаза.
Принесли сыр, виноград и орехи, политые мёдом, терпкое красное вино и тонкие ломтики поджаренного мяса в зелени, украшенные розовыми половинками креветок, белыми медальонами мидий и оранжеватым от специй крабовым мясом с бледно-жёлтыми лепестками соуса.
Чистейшее столовое серебро, тончайшее стекло бокалов, матовое дерево подставок под фарфоровые тарелки, накрахмаленная тёмно-синяя скатерть, вышитая голубым абрисом корабля — это понравилось Элейн. Потому, когда подошёл сам хозяин заведения в высоком белом колпаке и предложил свежее кокосовое молоко из плодов, которые доставили только сегодня, капитан с улыбкой согласилась. Да, было немного глупо покупать втридорога стакан сладкой свежей жидкости, привезённой командой «Прекрасной Элейн» в этот город, но настроение требовало баловства.
Данхо, всё ещё не особо разговорчивый после острова, ел на удивление мало, едва пригубил вино. Он сидел, прикрыв глаза, склонив голову в сторону музыкантов, и слегка покачивался в такт мелодии. Элейн неспешно пила, аккуратно накалывала на вилку лакомства, с удовольствием смакуя каждый кусочек.
Мясо было чуть с горчинкой, сочное, тающее на языке. Элейн обмакивала тонкие ломтики в мёд, клала сверху сыр, половинку винограда и отправляла в рот, с блаженством мурлыча себе под нос. Креветки, варёные в морской воде, оказались острыми, но ровно настолько, чтобы создать мясу тот самый контраст, при котором на языке обострялись все чувства, наполняя тело радостным подъёмом. Удивительно, как к месту пришлось кокосовое молоко, сдобренное ромом. Вместе с напитком принесли и стружку мякоти плода, и Элейн завернула её в нежнейшее крабовое мясо, попробовала, едва язык не откусив от восторга. Это было потрясающе.
Тело, расслабленное от вина, но не отяжелевшее от пищи, пожелало движения. Женщина кивнула спутнику, но тот или не понял, или пока не был готов танцевать. Элейн поднялась, потянулась, от чего на груди блуза с открытыми плечами сползла чуть ниже — ещё немного и будет слишком откровенно, — и прошла в центр зала.
Две танцующие пары кружились по бокам от Элейн под неспешные переливы «Я был в дальнем краю, повстречал там друга-жирафа, назвал его Ийохим». Капитан обхватила себя за плечи, отдаваясь мелодии, мурлыча в такт: «Ты был длинноног, мой жираф, ты голову мне на плечи склонял… — тут вступала скрипка с таким щемящим звоном, что все понимали: грядёт беда, — и звук обрывался, и барабан вместе с трубой поднимали в памяти новые строки: — Я не уследил за тобой, в капкан ты медвежий попал. Мой друг Ийохим, я был предан тебе, как и морю. Но море пленило меня на этом клочке земли… — и вновь рвала душу скрипка, вызывая припев: — Но море пленило меня, Ийохим, на этом клочке земли. На этом клочке земли, Ийохим, вместе с тобой. Вместе с тобой у обломков моего корабля…»
Элейн почувствовала на талии крепкие ладони. Горячий родной запах. Спиной прижалась к груди. Не открывая глаз, подняла руки над головой, зарылась пальцами в густые волосы Данхо. Ощутила на шее его дыхание и поцелуй. И снова. И снова. Не давал повернуться к нему. Покачивал в такт музыке, целовал. Истома, сладкая, как первый летний бриз, заполнила Элейн, и жар её тела стал красноречивей любых слов.
Данхо увлёк свою женщину в крошечный номер тут же на корабле, повалил на широкую кровать, лёг сверху, опираясь на локти. Губы были обветренными, но такими сладкими от вина, а дыхание таким распалённым, что Элейн готова была на всё.
Широкая ладонь опустилась на грудь, заскользила, отодвигая тонкую ткань, обнажая белую кожу с тёмным ореолом, который тут же накрыли губы, уже не сухие от продолжительного поцелуя.
Колено Данхо развело ноги Элейн в стороны, тугая ткань брюк обхватила бёдра, натянулась, будто призывала сорвать себя с тела. Но мужчина не спешил. Хотя еле сдерживался. Женщина протянула руку, желая коснуться его там, где заканчивалась высокая шнуровка на поясе штанов, которые также желали избавления от рвущейся наружу плоти. Но Данхо не позволил. Перехватил, пригвоздил томным взглядом и сделал всё сам. Одежда освободилась от тел, желавших лишь одного — слияния.
И горячая сладкая боль раскалённого гиганта пронзила Элейн, вызвав протяжный стон. Данхо медленно двигался, прижимая к плечам ноги женщины, целуя их, облизывал пальчики, покусывал, рычал и не останавливался, с каждым толчком заявляя своё право на эту прекрасную леди.
А она была только за, выгибаясь навстречу ему, скользя ладонями по его бокам, ягодицам и бёдрам, ожидая, что скоро окажется сверху и будет властвовать над этим роскошным телом, смотреть в эти невероятные глаза и шептать то же, что и он: «Я люблю тебя. Я буду всегда тебя любить. Я принимаю тебя сейчас и вовек».
И это будет самой простой и понятной истиной, которая может быть между двумя людьми.
11
Последний день перед отплытием с острова Бумеранг был посвящён набору команды. Элейн и Данхо в сопровождении пары ребят с корабля отправились в ближайшее место заточения узников. Следовало начать с самых буйных, ведь чаще всего у них, кроме собственных мнений и крепких тел, было множество историй о том, как и чем сейчас жил мир.
Серпантин дороги, проходящий мимо огромного ветхого, но не раз выручавшего своим светом маяка, имел боковой проход к поляне, на которой с шатрами расположились гости острова. Да, не пираты. Да, такое было редкостью. Бродячий театр — таких пускали на остров, ведь музыка и море, маски и разбойники были тесно сплетены с давних времён.
Пёстрые полосатые шатры надувал ветер. Люди в тёмных облегающих одеждах и ярких перчатках жонглировали, танцевали, глотали факелы и шпаги. Немногочисленные зрители покатывались со смеху. Элейн, остановившись у развилки, не выдержала и свернула к шатрам. Давно не встречались бродячие актёры, вдруг, у них есть какая информация.
Человек в зелёных брюках, фиолетовом фраке и огромных рыжих, начищенных до блеска ботинках поднял шляпу, приветствуя подошедших.
— Леди и дедди, прошу вас, смотрите, не уходите, вкусите! Плените монетой наши умы, мы не хитры, но поживе верны! Мы обошли все моря и поля, горы, равнины и города. Кто-то сказал, что всё зря? Нет, уверяю! Себя вам вверяю и труппу мою. Я вам всем пою, что не кончится жизнь, как не кончится море. И мы все ликуем на этом просторе. Мы станет безумной игрою, где каждый сам себе бог, где, покинув порог отчего дома, не взяв ни монеты, ни слова, отправимся в путь. Из черни мы станем князьями. Так было и будь! Так станем друзьями! Приветствую вас я, Луи Томасон.