Кролик, беги
Шрифт:
Экклз спускается вниз и останавливается, молча за ними наблюдая.
— Почему бы вам не погулять с ним? У него был кошмарный день.
Все трое выходят из дома. Экклз спокойно и долго жмет руку Гарри и говорит:
— Оставайтесь здесь. Вы тут нужны, даже если вам этого не говорят.
Потом Экклз уезжает на своем «бьюике», а они с Нельсоном сидят на траве возле подъездной дорожки и бросают камешки на мостовую. Мальчик возбужденно смеется и болтает, но на дворе голос звучит не так громко. Гарри чувствует себя в некоторой безопасности оттого, что последовал совету Экклза. По мостовой возвращаются с работы мужчины; одного из них Нельсон чуть не ударил по ногам камешком, и этот человек поднимает на них глаза. Незнакомое лицо смотрит на Гарри словно из глубины иного мира, мира безгрешных
— Гарри. — Они идут к нему. — Ребекка вместо ужина приготовила бутерброды. Заходите.
Они отправляются в кухню, и Нельсон ест. Гарри отказывается от всего, кроме стакана воды. Миссис Спрингер в кухне нет, и Гарри рад ее отсутствию.
— Гарри. — Мистер Спрингер встает, двумя пальцами приглаживает усы, как будто собирается доложить о состоянии их финансовых дел. — Мы с Ребеккой беседовали с преподобным Экклзом. Я не стану говорить, что ни в чем вас не виню, потому что я вас конечно же виню. Но винить надо не только вас одного. Мы с матерью Дженис так никогда и не сумели внушить ей уверенность в себе, никогда, если можно так выразиться, не сумели дать ей почувствовать, что мы ей рады, — его хитрые розовые глазки теперь уже нехитрые, а мутные и воспаленные, — хотя мы пытались, мне хочется верить, что мы пытались. Как бы то ни было, — эти слова вылетают резко и грубо, он делает паузу, чтобы голос снова стал спокойным, — как бы то ни было, жизнь должна продолжаться… Вам понятно, что я хочу сказать?
— Да, сэр.
— Жизнь должна продолжаться. Мы должны идти дальше с тем, что у нас осталось. Ребекка слишком расстроена, ей трудно встретиться с вами сейчас, но она со мной согласна. Мы поговорили и решили, что это единственный выход. Я хочу сказать, хоть и вижу, что вы удивлены, Гарри, я хочу сказать, что мы считаем вас членом нашей семьи, Гарри, несмотря… — он неопределенным жестом указывает на лестницу, — …несмотря на этот… Рука его тяжело опускается вниз, и он добавляет:
— Несчастный случай.
Гарри прикрывает глаза ладонью. Глаза горят и болят от света.
— Спасибо. — Он прямо-таки стонет от благодарности, хотя всегда презирал этого человека. В полном соответствии с этикетом, который продолжает действовать даже под бременем глубочайшего горя, он пытается составить ответную речь. — Обещаю вам честно выполнить свои обязательства в этой сделке, — начинает он и тут же умолкает, подавленный отвратительным звуком собственного голоса. Что заставило его произнести слово «сделка»?
— Не сомневаюсь, — говорит Спрингер. — Преподобный Экклз нас в этом уверил.
— Хочу сладкое, — отчетливо произнес Нельсон.
— Нелли, почему бы тебе не взять с собой в постельку печенье? Спрингер говорит с привычной, хотя и несколько наигранной жизнерадостностью, и это напоминает Кролику, что ребенок прожил здесь не один месяц. — Не пора ли тебе спать? Хочешь, баба отведет тебя наверх?
— Папа, — говорит Нельсон, слезает со стула и подходит к отцу.
Оба взрослых смущены.
— Ладно, — говорит Кролик. — Покажи мне свою комнату.
Спрингер достает из буфета две шоколадные печенины с белой прослойкой, и Нельсон неожиданно подбегает его обнять. Спрингер наклоняется, морщинистое лицо старого франта рядом со щекой ребенка кажется пустым, глаза тупо уставились на башмаки Кролика, а когда его руки сжимаются в объятии, из рукавов вылезают большие черные квадратные запонки с тонкой золотой каемкой по краям и буквой «С» посередине.
Когда Нельсон ведет отца к лестнице и они проходят мимо комнаты, где сидит миссис Спрингер, Кролик бросает мимолетный взгляд на опухшее, мокрое от слез лицо и отводит глаза. Он шепотом велит Нельсону поцеловать бабушку и пожелать ей спокойной ночи. Когда мальчик возвращается, они поднимаются наверх и по прямому коридору, оклеенному обоями с изображениями старомодных автомобилей, проходят в маленькую комнату с белыми занавесками, слегка окрашенными зеленью
— Хороший мальчик.
— Да.
— А теперь я пойду. Ты не бойся.
— Папа уезжает?
— Только чтобы ты уснул. Я вернусь.
— Ладно.
— О'кей.
— Папа?
— Что?
— Маленькая Бекки умерла?
— Да.
— Ей было страшно?
— Нет, нет. Ничуть не страшно.
— Ей теперь хорошо?
— Да, ей очень хорошо.
— Ну ладно.
— Ты про это не думай.
— Ладно.
— Свернись калачиком.
— Да.
— Думай про то, как ты бросал камешки.
— Когда я вырасту, я буду бросать камешки очень, очень далеко.
— Обязательно. Ты и сейчас далеко бросаешь.
— Я знаю.
— Ладно. Спи.
Внизу Спрингер моет посуду.
— Вы ведь не хотите, чтобы я сегодня остался здесь? — спрашивает Кролик тестя.
— Сегодня нет. Мне очень жаль, Гарри, но мне кажется, сегодня лучше не надо.
— Да, конечно. Я пойду к себе. Прийти завтра утром?
— Да, пожалуйста. Мы накормим вас завтраком.
— Нет, спасибо, не надо. Я хочу сказать, что приду повидать Дженис, когда она проснется.
— Да, разумеется.
— Вы думаете, она будет спать всю ночь?
— Думаю, что да.
— Мм-да, мне очень жаль, но я сегодня не был в филиале.
— Ничего, это не имеет значения…
— Вы не хотите, чтобы я работал завтра?
— Конечно, нет.
— Эта должность останется за мной?
— Разумеется. — Спрингер говорит с опаской, глаза его нервно бегают; он чувствует, что жена все слышит.
— Вы ужасно добры ко мне.
Спрингер не отвечает; Гарри выходит через веранду, чтобы не видеть снова лица миссис Спрингер, огибает дом и шагает сквозь сырую летнюю мглу под звон посуды, которую моют после ужина. Идет вверх по Уилбер-стрит, входит в подъезд своего дома и поднимается по лестнице, пропитанной застоявшимся запахом вареной капусты. Открыв ключом дверь, он входит в квартиру и торопливо зажигает все лампы. Он идет в ванную комнату. Ванна все еще полна воды. Она частично ушла, так что край на дюйм ниже серой полосы на эмали, но ванна все еще больше чем наполовину полна. Тяжелая спокойная масса, без запаха, без вкуса, без цвета, наводит на него ужас, словно в ванной незримо стоит молчаливый чужой человек. Неподвижная поверхность как бы затянута мертвой кожей. На ней даже что-то вроде пыли. Он засучивает рукав, сует руку в воду и вытаскивает пробку; вода колышется, канализационная труба урчит. Он смотрит, как край воды медленно и ровно скользит по стенке ванны, а потом остатки ее с диким ревом засасываются вниз. Подумать только — как легко это было, и все же Господь при всем своем могуществе не сделал ровно ничего. Всего только поднять маленькую резиновую затычку.
В постели он обнаруживает, что от бесконечного хождения по Бруэру у него невыносимо болят ноги; он вертится, боль на секунду отпускает, потом снова пробирается назад. Он пытается облегчить ее молитвой, но все напрасно. Никакой связи нет. Он открывает глаза, смотрит на потолок и видит, что темнота испещрена изменчивым переплетением жилок, наподобие той желто-синей сетки, что испещряла кожу его малютки. Он вспоминает ее четкий красный профиль в окне больницы, холодеет от ужаса, как безумный соскакивает с кровати и мчится зажигать свет. Электрическое сияние кажется бледным, в паху такая боль, что он чуть не плачет. Он боится даже просунуть руку в ванную комнату — ему кажется: только он зажжет там свет, как увидит на дне опустевшей ванны лежащий вверх лицом сморщенный посиневший трупик. Страх давит ему на почки и в конце концов заставляет решиться; дно ванны поднимается ему навстречу, белое и пустое.