Кролик и другие новые истории
Шрифт:
Шаг перешел в бег. Катя бежала, не разбирая дороги. Замелькало, зарябило в глазах. Полосы солнца на соснах вперемежку с черными сухими палками. Воздух вокруг раскалился. Жар метался между деревьев, гнал и гнал Катю вперед. Каждый вздох причинял боль в груди.
Наконец силы оставили ее, и она уперлась лицом в липкий и колючий ствол. Пахло смолой и землей. Тихо, как тихо вокруг. Что-то жгло внутри. Хотелось зарыдать, заплакать, но слезы не шли. Дышать, дышать было трудно, и Катя рванула ворот рубашки. Глухо треснула ткань, хрустнули пуговицы. Голую кожу царапала грубая кора. Катя опустилась на колени и упала
Воздух вздрогнул и стал прозрачен как ручей. Лес вздохнул, зашевелился. По траве, веткам, стволам пошло едва заметное движение. Скрипы, шелесты, вздохи. Шепот. Тяжелая земля, тягучая. Как ремнями затянуло. Не земля, а болото.
Катя перекатилась на спину. Вспухшие царапины на руках и ногах жгло огнем. Тяжесть в груди не проходила. Наоборот налилась, как будто гирю положили. Катя снова перекатилась на живот. Травинки щекочут кожу, иголки колют голый живот, рыже-черный муравей бежит по руке. Серебряная нить протянулась вверх. Паутинка. Блеснула и исчезла. Катя снова перевернулась. Раскидала руки в стороны, сминая, сжимая в кулаки стебли растений, землю, серебряную нить. Голова ее заметалась из стороны в сторону. Шея выворачивалась до хруста, до боли, затылок все глубже зарывался в холод и труху. И наконец пришли слезы. Водопады слез.
***
Над жестяной раковиной тусклое зеркало с истлевшей амальгамой. Фомин с легким треском провел по шее опасной бритвой. Резкое движение кистью и шмат пены полетел в раковину. Хлоп. Пена налипла на эмаль и поползла вниз. Треск. Взмах. Хлоп. Треск. Взмах. Хлоп.
– Тебе не страшно? – спросила Катя, заворожено наблюдая эту механику движений.
Фомин, до этого сосредоточено разглядывающий себя в зеркале, дернулся. Скорчил физиономию. Потом развернулся к Кате – в одной руке раскрытая бритва, глаза в тумане – взгляд отсутствующий. Шея и щеки сияющие, в бахроме белой пены. На подбородке набухает красная капля. Тяжело бежит вниз. За ней проторенной дорожкой еще одна.
Фомин запоздало вскрикнул и, схватив полотенце, прижал его к подбородку. Потом развернулся, вывернул голову и стал подставлять подбородок под струю воды. Раковина окрасилась в розовый.
– Дай посмотрю, – вскинулась Катя.
– Да сам я, – Фомин отмахнулся. Повернулся, прижимая к лицу мокрое полотенце. Бритва осталась лежать в раковине. В розовой водице плавали хлопья пены.
– Не знаю, что нашло. Никогда такой не брился. Дай, думаю попробую. Типа как в кино. А ты куда?
Катя надела поверх футболки порванную в лесу рубашку. Пуговиц не было, вырваны с мясом. Она связала концы рубашки в узел, чуть выше живота. Оглядела себя. Получилось неплохо. Вот только шорты коротковаты, наверное. Да ладно, деревня же.
– В магазин, – сказала она Фомину и намотав пакет на руку, толкнула входную дверь.
По Рябиновой надо было подниматься в горку. Улица почти все время была в тени. Прохладно, сыро, того и гляди лягушки начнут квакать. Справа и слева домики, но никого вокруг не было видно. Лишь в одном из дворов мелькнула широкий женский силуэт, да старая псина вытащила морду из-под соседних ворот – облаяла с хрипом.
Катя поднялась на пригорок. Тут уже солнце было летним, ласковым, кудрявые облака неслись к нему по небу, да все добежать не могли. Деревня сияла белыми пластиковыми окнами и свежей зеленой краской на крышах. Справа, в сторонке, высилась киношная церковь, а если налево – начиналась обычная житейская суета.
Где-то звучала музыка, стук, хруст дрели, протяжный вой пилы, тарахтел мотор. На табуретках, вдоль дороги в расчете на проезжающих вдруг городских стояли разноцветные банки с грибочками, огурчиками, помидорчиками, вареньицем, ровные снаряды кабачков, и рядом чуть поменьше горки огурцов. Большие эмалированные ведра с крышками.
Навстречу Кате проехал маленький велосипедист, раз в пять меньше велосипеда, и чтобы доставать до педалей, ему приходилось сильно наклоняться вниз и влево, а потом вниз и вправо. Мужик около старой машины, тронутой ржавчиной протирал руки промасленной тряпкой. Со вкусом осмотрел Катины голые ляжки. Только что не облизнулся…
В магазинчике было солнечно. Одновременно слепило со всех сторон и темнело в глазах. В углу манил чернотой распахнутый зев подсобки. Тетка-продавщица с прелым тестом вместо рук заорала прямо туда, в темноту и прохладу:
– Серега! Ну ты че там? Заснул?
Потом повернулась к Кате и спросила нагло:
– Ты чья? Чет я тебя не видала тут раньше.
Катя, придерживая руками расползающиеся упаковки спагетти и печенья от неожиданности вздрогнула:
– Дом сняли, с мужем.
– У кого? Почем? – ревниво допрашивала тетка. – Серега?! Ты че там встрял!
Катя ответила. В магазинчике вдруг стало ощутимо свежее. На солнце видимо наконец набрели облака, потому что все вокруг перестало сиять, поблекло и даже жужжащая муха влипла в висящую ловушку и замолчала. Зато из подсобки вышел Серега – мятый, с пузом, в сандалиях и носках, в кепке-бейсболке. Вышел, зевнул, равнодушно развернулся и снова пропал в темноте.
– Муж у тебя хороший?
Тетка на Катю не смотрела, а пялилась куда-то в бок, нажимая кнопки на миниатюрном терминале. Катя даже не поняла, что это она ее спрашивает. Хороший, вот такенский, уж не твой Сережа-то точно, захотелось ответить, но Катя просто кивнула.
Тетка вдруг перегнулась через прилавок, тестом расползлась, и тихой скороговоркой, при этом почему-то оглядываясь на темный пролом в стене, затарахтела:
– Ты его, девчуля, возле себя держи. А еще лучше ехала бы ты отсюда. И мужа своего увозила. Или переезжай, вон, в Малиновку, там и дом есть хороший, у свекрови моей, и магазинов там два, и речка…
– И церковь, – почему-то вспомнила Катя.
– Вот, – кивнула доверительно тетка, – заодно и в церковь сходите, от греха-то.
Дверь звякнула, в магазин вошел посетитель, и тетка, собрав свои телеса с прилавка, выпрямилась и как ни в чем не бывало отсчитала Кате сдачу.
Катя вышла из магазина в уличную жару.
Недалеко, на косой скамейки сидел мелкий местный пацан. Огромный велосипед валялся тут же в траве. Увидев Катю, пацан зло глянул из-под выгоревших ресниц и нарочито сплюнул в ее сторону тягучей струей.
***
Каждый вечер был как вечность.
На подоконнике стоял сухостой, пахло лекарством и сеном, за окном отмирал день.
Тьма постепенно наползала на улицу. Тени прятались под заборами, а иные посмелее, перебегали улицу от дома к дому. И ни одного человека. Улица Рябиновая – мертвое царство.