Кролик, или Вечер накануне Ивана Купалы
Шрифт:
Кричалкин ушел опять. Мы устали за этим следить – непростая была жизнь у этого человека.
– Знаешь, кого он мне напоминает? – заметил Рудаков. – Был у нас под
Калугой, в деревне, такой мужик по кличке Капустный вор. Капусту, значит, воровал. Этот Кричалкин – такой же. Нигде не пропадет. А ты,
Кравцов, что скажешь?
– Я? Я лучше дальше про себя расскажу, – сказал печально Кравцов.- Я лучше расскажу вам неофициальную версию моей истории. Мы отмечали день рождения на работе. Все шло как нельзя лучше, и в прекрасном настроении
Собираюсь прикупить пивка и тут вижу машину – не то что очень помпезную, а так себе, и вот к ней из магазина выходит молодая женщина. Вслед за ней из магазина вываливаются двое пьяных и начинают к ней, то есть к женщине, а не к машине, грязно приставать.
Я, натурально, на защиту. Первого положил, а второй сам лег. Одно слово, не умеет молодежь пить.
Женщина трясется и жалобно так спрашивает:
– Вы меня до дома не довезете?
– Прав нет, – отвечаю.
– Ничего, – говорит. – Здесь два квартала.
Довез.
– А вы меня не проводите, – говорит она снова, а у самой ключи в руке дрожат. И вот я оказываюсь в ее квартире, да мне еще и коньяка предлагают выпить.
– Я, – говорю, – извиняюсь, но мне надо жене позвонить.
Звоню, а там вечное “занято”. Звоню еще, да все без толку. Ну, выпили тогда, потом выпили еще. Так пол-литра коньяка на двоих и уговорили. И тут я, сидя в мягком кресле, и заснул. Просыпаюсь, а на часах – пять утра. Хозяйка уже мне на кухне кофе делает.
Я собрался да и полетел домой. Жена встречает, стоит скорбно, с темными кругами под глазами. Уже морги обзванивали. Ну, я как на духу и рассказал честно свою историю.
– Ладно, – отвечает моя половина. – Пойдем на кухню, там котлетки еще с вечера остались. Хоть поешь.
Мы идем на кухню, но не успеваю я войти, как она хватает что-то со стола и бах мне в лоб. А это, между прочим, чугунная мясорубка. Я кровью так и залился. Ну, травмопункт, швы, на работе – официальная версия. Такие вот дела.
Мы промолчали. Прервал молчание Рудаков. Он сказал злобно:
– Да как же ты ее не трахнул?! Кто ты после этого?
Оперная девушка Мявочка вдруг затянула длинную и протяжную песню.
Песня эта рассказывает слушателю следующее: некий пожилой военнослужащий дореволюционных времен возвращается домой, дембеляя, и встречает на пороге своего дома несказанной красоты девушку.
После недолгого колебания военнослужащий упрекает оную девушку в неверности, справедливо полагая, что красотка могла сохранить свои прелести только в общении с лихими людьми в разгульных пирах.
Мы вернулись на веранду.
Было пусто на душе. Говорить не хотелось. Внезапно Кравцов пробормотал:
– А хотите, скажу самую правду? Насчет этого.
И он ткнул себя в лоб с фиолетовой отметиной.
– Я действительно жалюзи вешал. Сорвался и вот…
XVIII
Слово о том, что иногда найденное лучше бы не находилось,
В этот момент, заполнив собой все пространство, явился пес Пус.
Он пришел и сел на первую ступеньку крыльца. Пус был похож на фронтового санинструктора, что тащит на себя раненного с передовой.
И все оттого, что в зубах у него безвольно висел Кролик Производитель.
В этом не было сомнения. Мы сразу догадались, что это Кролик
Производитель, – так огромен он был. Кролик был похож на директора средней руки или лапы, невидимый пиджак и галстук на его шее ощущались отчетливо. Точно так же было понятно, что он был не просто
Производителем, ударником-стахановцем в своем ремесле. На его хмурой дохлой морде была написана самурайская верность хозяину-куркулю и нэпманская брезгливость к нам-недокроликам.
Производитель был не мертв, он не был убит – он был отвратительно мертв и кошмарно убит.
Под матерчатым абажуром воцарилась тишина.
Мы поняли, что играем греческую трагедию, перед нами – тело.
И скоро по его следу придет хозяин убитого. Застучат кастаньетами копыт троянские кони на нашем пороге, будет разорен наш дом и сад, лягут на картофельные гряды растерзанные тела наших женщин, взвизгнут бичи над нашими детьми, уведут в полон наших матерей.
Свершится война, да не из-за толстомясой Елены Зевсовны, а из-за собак и кролей, из-за Воловьих лужков, из-за нормы прибыли и форсмажорных обстоятельств.
Первым прервал молчание Рудаков.
Он встал и поднял руку. В этот момент он напоминал политрука с известной фронтовой фотографии.
– Мы – в наших руках, – сказал он сурово. – И наше счастье – в них же.
Все в мире чуть сместилось под ударом адреналиновой волны, комод подвинулся в сторону, качнулись стулья, звякнули чашки в шкафу.
Даже транзисторный диссидентский приемник хрюкнул, разодрал в отчаянии подвига где-то внутри себя тельняшку и сказал пьяным голосом:
– Внучек, а где ж его надыбать?
Рудаков только зыркнул на радио, и оно умерло окончательно.
Он встал посреди веранды и оказался похож на Василису Прекрасную.
Одной рукой махнул Рудаков, и побежала приглашенная для пения оперная девушка Мявочка за своим феном в комнаты. Другой рукой махнул Рудаков, и принесли ему таз с теплой водой. Цыкнул зубом
Рудаков, и десяток рук вцепился в труп Кролика и поволок его на стол.
Загремели ножи и вилки, валясь на пол, покатилась миска.
Мы отмыли Производителя от земли и собачьих слюней. Казалось, что мы при этом поем скорбную песню разлук и прощаний. Дудук звучал в воздухе, трепетали его язычки, и рушился мир, бушевал потом за стенами нашей веранды. Рвал душу дикарский напев зурны – мы не чистили Кролика, а совершали над ним обряд, будто над павшим вражеским воином.