Кроме шуток
Шрифт:
Чарли вспоминала первые годы обучения с некоторой ностальгией – больше времени под надзором взрослых, а следовательно, меньше травли, частые перерывы на перекус, а еще раскрашивание и вырезание
Это стало отражаться на ее успеваемости. Дети начали учиться читать, писать по буквам, даже складывать, повторяя или подхватывая за учителем, – но для Чарли это была трясина звуков, через которую она пробиралась со страхом. Учителя ругали ее, когда она соображала медленно или отвлекалась, а на родительских собраниях высказывали опасения, что у нее “еще какие-то отклонения”. Чарли не знала, как объяснить, что она не может дать ответ, если не поняла вопрос.
У нее часто случалось то, что ее мать называла “приступами”. Учителя же называли это “выходками”, как будто любой поступок ребенка, не вписывающийся в рамки абсолютного подчинения, считается чем-то плохим. Чарли, конечно, вообще никак это не называла, что делу не помогало.
Сейчас она почти ничего не помнила об этих срывах, только отдельные фрагменты: кафельный пол, с которого учительница пытается ее поднять, а Чарли вырывается у нее из рук; жар слез и комок в горле от истерики; но ярче всего – то жгучее чувство, которое спускается со лба прямо в живот, когда нужное слово вертится на кончике языка, но ты не можешь его поймать. Только вот для Чарли такими были все слова. И поэтому ее временно перевели в класс коррекции.
Там Чарли проводила бoльшую часть времени в одиночестве. Ей выделили парту, рабочие тетради, крендельки и воду в стакане-непроливайке с носиком, который, похоже, предназначался для детей гораздо младше. Возможно, сначала на нее были другие планы, но изо дня в день учительница и ее ассистенты были поглощены множеством неотложных дел – кормили, мыли и приучали к туалету, а также постоянно присматривали за мальчиком, который начинал стучать передними зубами о стену, когда его что-то расстраивало.
У одной из ее новых одноклассниц был блокнот с картинками, прикрепленный к шлевке ремня, – мультяшные изображения туалета, различных продуктов и напитков, игрушек в классе. Чарли нравились эти яркие, четкие картинки, и она мечтала, чтобы кто-нибудь сделал и ей такую книжку, но никто так и не сделал. Иногда после обеда девочка с блокнотом подходила к Чарли, показывала ей картинку с лего, они шли на ковер для групповых занятий и строили башню. Кроме нее, Чарли почти не общалась с другими учениками, за исключением одного мальчика, который поцарапал ее, когда она по незнанию заняла его любимое место за столом для рукоделия. Учительница отправила Чарли вниз к медсестре, приколов к ее рубашке записку с просьбой обработать ранку антисептиком – неприятной штукой, от которой щипало щеку.
Сама Чарли сначала тоже продолжала устраивать “выходки”: это были срывы из-за непостижимых учебников по фонетике. Коррекционная программа была рассчитана на такие случаи, и Чарли отводили в Комнату тишины – пустую каморку, застеленную синими матами. Чарли ее ненавидела. Тишина была для нее привычной и поэтому, конечно, нисколько не успокаивала. В двери каморки было маленькое окошко, но оно располагалось слишком высоко, Чарли не могла выглянуть наружу и боялась, что учителя отвлекутся на какое-нибудь происшествие и забудут о ней. Она знала, что единственный способ не остаться там навсегда – это справиться с приступами, поэтому мало-помалу
Удивительным образом в конечном счете спасло ее то, что мать переживала, как это выглядит со стороны. В Колсоне начали ходить слухи, а одна соседка как-то увидела Чарли на автобусной остановке в оранжевом сигнальном жилете, который ей выдали в коррекционном классе. Взгляды, сплетни, назойливые расспросы о психическом здоровье Чарли – для ее матери это было слишком, и в конце концов она явилась в школу и потребовала прекратить эксперимент. Ей и возражать особенно не стали – учителя коррекционной программы с самого начала были против перевода, – и вскоре Чарли отправили в обычный класс. Но и ученики, и учителя помнили о ее временном отсутствии. Одноклассники уделяли ей такое внимание, какого она бы предпочла не удостаиваться, а учителя поступали наоборот. В государственной школе, где всегда не хватало ресурсов, дополнительные занятия и эмпатию приходилось дозировать, и никто не мог позволить себе тратить их на нее. Все смирились с тем, что придется переводить ее из класса в класс, пока она не окончит школу.
Как могла бы сложиться ее жизнь, если бы она с самого начала поступила в Ривер-Вэлли? – подумала Чарли, когда они с отцом встали в очередь на заселение. Оживленный кампус выглядел иначе, чем вчера вечером. На главной дороге были толпы, лужайки по обе стороны от нее заняли маленькие дети и их встревоженные родители, сидевшие рядом на траве, а дети постарше играли в футбол или передавали друг другу мобильные телефоны. Повсюду мелькали летающие туда-сюда руки: наверняка все рассказывали, как провели лето, хотя это происходило с такой скоростью, что Чарли ничего бы не поняла, даже если бы подошла ближе. Очарование огромных каменных зданий, которые так заворожили ее в вечер их первого занятия по АЖЯ, несколько ослабло, зато в этой мешанине жестов она увидела магию другого рода.
Чарли с отцом получили ее пропуск и папку, в которую были вложены номер ее комнаты, расписание занятий и еще одна карта кампуса, а потом подъехали к площадке перед общежитием для девочек, где дежурная подтолкнула к ним брезентовую бельевую тележку. Чарли стояла у багажника машины, делая вид, что помогает, пока отец выгружал два ее чемодана, рюкзак, набитый школьными принадлежностями, три прозрачных пластиковых пакета с новым постельным бельем, одеялом и подушками, мешок для прачечной с полотенцами, феном и новыми галошами, а также нераспечатанную коробку, в которой лежал ноутбук, подарок от родителей.
Внутри общежитие оказалось темнее, чем Чарли себе представляла: все было погружено в зеленоватый свет люминесцентных ламп, и она постаралась не дать себе разочароваться. Сейчас проход для заселяющихся учеников был открыт, но Чарли увидела в небольшом холле стойку охраны и турникеты, куда ей предстояло в будущем вставлять карточку. Она почему-то занервничала. Раньше у нее никогда не было ключей от дома; мать всегда оставляла боковую дверь незапертой. Чарли отдала охраннику листок с номером ее комнаты, и он указал на длинный центральный коридор. Отец катил тележку за ней, пока она шла, читая таблички, к комнате 116. К двери были приклеены составленные из картонных букв имена КЭЙЛА и ШАРЛОТТА.
Фу, – сказала она вслух.
Она ненавидела свое полное имя. Она сунула карточку в щель замка. Ничего не произошло. Дверь открылась только с четвертой попытки.
Чарли считала, что у нее довольно мало вещей; хотя по выходным она собиралась возвращаться домой, с собой она взяла не так уж много, если учесть, что это на целый год. Но когда она наконец открыла дверь и втолкнула свою тележку внутрь, то обнаружила, что ее соседка по комнате уже сидит, скрестив ноги, на голом матрасе, и не видно, чтоб у нее было с собой хоть что-то. Девочка была сухощавой, темнокожей, с черными как смоль волосами, заплетенными в косички-жгуты. Чарли отметила, что соседка намного выше ее, хоть та и сидела.