Кроме шуток
Шрифт:
Он чувствовал себя виноватым – он не хотел портить празднование окончания учебного года, которого они оба с нетерпением ждали. И уж точно не хотел ставить Габриэллу в неловкое положение, тем более перед всем классом. Но Габриэлла отличалась не самым приятным характером. Она постоянно злилась на Остина, обижаясь на невнимание всякий раз, когда он недостаточно активно демонстрировал ей свою любовь. Она была еще и крайне самовлюбленной, что, впрочем, имело свои преимущества: она всегда шикарно одевалась, могла похвастаться идеальным “инстаграмным” телом и часто позволяла Остину наслаждаться им. Но эта одержимость внешностью не ограничивалась ее собственной персоной, и ее любимым занятием было критиковать всех вокруг, что Остин считал проявлением дурного вкуса и очень скучным способом проводить время. Он то и дело поражался
Они с Габриэллой стояли в бассейне, прислонившись к стенке на мелководье, и Остин, долго терпевший ее злорадное перечисление безобразных ямочек на чужих бедрах, почувствовал, как у него начинает гореть обожженная на солнце шея, и наконец выпалил:
Господи, да замолчи ты уже!
Потом он сожалел, что не увел ее куда-нибудь, чтобы поговорить наедине. Но они стояли у всех на виду, и глаз, устремленных на них, стало еще больше, когда Остин сказал ей, что как-то у них в последнее время ничего не ладится. Габриэлла перенаправила всю энергию, которую обычно тратила на перемывание костей, на него – он не уделяет ей внимания, он холоден, у него плохо пахнет изо рта. Он лишил ее девственности и вышвырнул, как подержанную вещь. Остин ошеломленно молчал на протяжении большей части ее тирады, но последнее обвинение заставило его устыдиться, и он попытался схватить ее за руки, чтобы остановить или, по крайней мере, заставить ее жестикулировать не настолько размашисто, но она вырвалась и завизжала так, что напугала спасателя. Спасатель, который был всего на несколько лет старше их, и без того нервничал из-за глухих детей в бассейне, поэтому тут же подбежал и бросил Габриэлле спасательный буй, который ударил Остина по затылку. Тут настала очередь Остина кричать, и появился еще один спасатель. Когда их с Габриэллой вытащили из воды, он чувствовал, что должен что-то сказать, но на ум пришло только одно:
Ты была девственницей?
Занятия закончились через два дня; после инцидента в бассейне они больше не разговаривали. Остин смутно подозревал, что она ждет подходящего момента, чтобы привести в исполнение тщательно продуманный план мести, но, когда они увидели друг друга за ужином в первый вечер после возвращения в школу, она просто села за дальний конец стола и уставилась на него.
Потом директриса попросила его показать школу новенькой. Сначала в этом не было ничего особенного. Он подошел и представился без особой помпы, но поймал себя на том, что весь остаток дня не может перестать думать о Чарли, а особенно о ее глазах – о том, как она украдкой осматривалась, как наконец подняла на него взгляд и его окутал теплый ореховый цвет.
Увидев ее на следующий день, он сунул ей записку, где назначал место и время встречи для экскурсии, но от дальнейшего общения воздержался – он пока не мог пригласить ее к ним за стол. Он почувствовал себя трусом, когда она села в дальнем конце столовой рядом с этими помешанными на покемонах, но все места за его столом были заняты, и он просто не готов был к очередной вспышке ярости Габриэллы. Да и с Чарли пока ничего не понятно. Обычно старшеклассников переводят к ним только в том случае, если они недавно переехали в этот район или если их исключили откуда-то еще. Кто знает, что там у нее?
Большинство сверстников Остина научились жестовому языку здесь, в школе – для них Ривер-Вэлли была сродни надежной гавани, где они понимали других и могли быть понятыми. Но он знал, как сказывается на людях жизнь без подобного убежища, и слышал множество рассказов о совершенно неуправляемых детях, которые перевелись из обычных школ: несколько лет назад один четвероклассник дал пощечину учителю во время контрольной по математике, а в прошлом году ученик средней школы поджег ковер в общежитии.
Но истерики, которые он видел своими глазами, всегда были вызваны скорее болью, чем яростью. Самым ярким воспоминанием было утро во втором классе, когда
В то время Остину не верилось, что родители забыли научить своего ребенка основным жестам, которыми он мог бы дать понять, что ему плохо; сам он был уверен, что знал их всегда. Только позже он выяснил, что этого мальчика, скорее всего, не учили АЖЯ намеренно, чтобы стимулировать навык устной речи. Жестовый язык был настолько стигматизирован, что, пытаясь избежать его, родители неосознанно выбирали изоляцию, запирая детей в их собственной голове, как раньше их запирали в специализированных учреждениях. Остин думал, что такой жестокий подход стоило бы запретить законодательно, но в мире слышащих людей было много непонятных вещей.
Мысль о дружбе с кем-то вроде Чарли одновременно привлекала его и заставляла нервничать. Он провел в Ривер-Вэлли всю жизнь, знал здесь всех, но за пределами школы не был знаком почти ни с кем. Помимо родственников по отцовской линии, которых он видел всего пару раз в год, Чарли была наиболее близким к слышащему миру человеком, с кем он мог бы нормально общаться. Но если она не знает жестовый язык, насколько нормальным может быть их общение?
На самом деле глухота редко бывала абсолютной – все глухие чувствовали вибрацию, и большинство умело различать громкие звуки. Некоторые даже могли слышать речь, а слуховые аппараты и импланты расширяли эти возможности. Но если многие дети разговаривали вслух дома или во время поездок в Колсон, у Остина не было никаких вспомогательных аппаратов, и он совершенно не владел своим голосом. Он знал, что во многом поэтому директриса и назначила его сопровождать Чарли. Он не сможет говорить вслух, а значит, и она тоже.
Как дела? – спросил он, когда они встретились после уроков у входа.
Она пожала плечами, переступила с ноги на ногу. Они оба уставились на ее кеды – красные высокие “конверсы”. За исключением их, она была во всем черном, на руке красовались три браслета с шипами. Ему не был виден ее имплант, хотя из любопытства он попытался его разглядеть. У нее были блестящие и такие темные волосы, что почти сливались с футболкой. Она казалась ему просто потрясающе красивой, но из-за мрачности ее наряда ему было трудно придумать комплимент, который не прозвучал бы сомнительно.
Ты готова? – спросил он вместо этого.
Она кивнула. Он зашагал вперед, и она последовала за ним, держась очень близко. Слишком близко. Да уж, она действительно совсем ничего не знает. Он отступил на середину дорожки, чтобы между ними было больше пространства. Вид у нее стал как будто разочарованный, или ему показалось? В любом случае она, наверное, поняла, что так им легче будет видеть друг друга, и дальше шла вдоль края.
Кампус был разделен пополам, а спортивные площадки и административное здание, Клерк-холл, разграничивали старшую и начальную школы. Ученикам младших классов не разрешалось ходить на половину старших, но старшеклассники, как правило, могли свободно гулять по кампусу и часто ходили к младшим помогать после уроков или проводить с ними индивидуальные занятия. Так что Остин сначала повел Чарли в сторону начальной школы, вдоль оврага к футбольным полям. Он не вполне понимал, что из себя должна представлять экскурсия, и просто указывал на разные здания – общежитие, учебный корпус, тренажерный зал, – но с этой задачей справилась бы любая карта. Что директриса имела в виду, когда назначала его сопровождать Чарли? Они добрались до дорожки, которая шла по периметру кампуса вдоль ограды, и двинулись обратно на половину старшей школы. Солнце было теплым и ласковым. Остин перестал нервничать и решил рассказывать обо всем, что приходило в голову: