Кронштадский лёд
Шрифт:
Нет. Штаб принимает труднейшее решение: всем составом бойцов, обороняющих Кронштадт, интернироваться в Финляндию.
— Я не приму участие в бегстве, — сказал Козловский.
— Это не бегство, Александр Николаевич, — возразил Соловьянов, дымя папиросой. — Это отступление.
— И вы думаете, финны встретят массу беженцев с улыбкой?
— Улыбок не будет. Интернирование — это трудная жизнь по законам военного времени. Но — жизнь. Мы предъявим финнам официальное обращение к коменданту Карельского
— Я всего лишь начальник артиллерии Кронштадта.
— Нет, Александр Николаевич. Так получилось, что вы объявлены вождем восстания…
— Нет никакого вождя! — резко сказал Козловский. — Есть самозваный ревком во главе с матросом Петриченко. А мы согласились с ним сотрудничать, потому что…
— Перестаньте! — Соловьянов ткнул в пепельницу недокуренную папиросу. — Восстание связано с вашим именем. Да, указали на вас большевики, но так получилось, что во всем мире… Ну, сами знаете! — сказал он раздраженно. — Так сложилась у вас судьба.
— Судьба… — Козловский отвернулся к окну, за которым угасал расстрелянный день. Отчетливо доносились снаружи пулемётные строчки. — Не надо про судьбу… Есть давно известное средство против любой судьбы…
— Не имеете права! — выкрикнул Соловьянов. И после недолгой паузы: — Александр Николаевич, вы не можете уйти от своей ответственности. Тысячи людей перейдут границу. Финские власти не захотят вести переговоры с матросами. А с вами — будут. Именно с вами.
Козловский потер глаза, красные от затяжного недосыпания. Потеребил седую бородку.
— Вот что, — сказал негромко. — Вы не должны думать, что напомнили мне об ответственности.
— Конечно! Я вовсе не…
— Давайте о деталях. Движение надо начать, когда стемнеет. Ехать к форту Риф… Как у нас с лошадьми?
— Транспортный обоз крепости может дать триста лошадей с повозками.
— Вы думаете, Евгений Николаевич, этого хватит?
— Невозможно предусмотреть, сколько будет беженцев. Скорее всего, не хватит. Кто-то пойдет пешком.
— От форта Риф по льду до Териоки — тридцать с чем-то верст.
— Да, но что же делать? От Рифа до форта Обручев ледовая дорога накатанная. А дальше, к финскому берегу, придется по торосам, по сугробам. Иного пути исхода нет.
— Исход, — сказал Козловский. Постучал пальцем по карте, расстеленной на столе. — Да, это лучше звучит, чем бегство. С ревкомом вы его… исход… согласовали?
— Они согласились. Понимают, что другого выхода нет. Александр Николаевич, дайте команду артиллерии прекратить работу в течение двух часов. Не позднее девятнадцати прикажите взорвать замки башенных орудий на линкорах. В двадцать ноль-ноль начнем движение с Нарвской площади, туда будут поданы повозки.
Удушливые газы, которыми командарм Тухачевский хотел атаковать мятежные линкоры, не понадобились.
Все четыре башни «Петропавловска» умолкли. Длинные стволы двенадцатидюймовок остывали в сгущающейся темноте вечера. Они сделали свое дело — надолго задержали штурмующие части на восточной оконечности Кронштадта. И, похоже, больше не были нужны.
Командир первой башни Лесников, выслушав последнее приказание старшарта, медленно вдвинул телефонную трубку в зажимы. Он был озадачен… поражен страшным приказом… Зачем-то опустил ремешок фуражки под узкий подбородок, поросший мягкой белокурой бородкой.
— Ну, что будем делать, командир? — спросил Терентий Кузнецов.
Лесников обвел взглядом комендоров. Тут, в тесном боевом отделении, вся башня собралась — из перегрузочного, из погреба поднялись сюда военморы. Глаза у всех разные, но во всех — беспокойство.
— Приказано… — Лесников прокашлялся. — Приказано взорвать замки орудий…
— Это как?! — ахнули, присвистнули, заговорили разом. — Как это — взорвать?.. Линкор не телега, чтоб его раскурочить… Ну правильно — чтоб большевикам не достался… Чего, чего правильно?!
Наводчик Осокин вопил бабьим голосом:
— Нельзя взрывать! Линкор — народное имущество!
— Да не ори, Осокин, — морщился, как от зубной боли, Лесников. — Я приказ не досказал. Взорвать замки и уходить. Покинуть корабль.
— Куда уходить?!
— К форту Риф. А оттуда по льду — в Финляндию.
Чуть не сотряс башню общий выкрик:
— Чиво-о-о?!!
Маврина, Маврина найти! С этой мыслью, бьющейся в висках, бежал-бродил Терентий по холодным помещениям линкора. Этот Маврин Павел, дальномерщик, в судовом комитете был самой умной головой. Вот как он, Маврин, скажет, так тому и быть — остаться на корабле и ждать, — что будет, то и будет, — или бежать…
Куда бежать — в Финляндию?.. Чужая страна, чужой язык — как там жить? Кому ты там нужен, беглый русский матрос?..
Нету Маврина в его кубрике. Куда подевался? Терентий выскочил на верхнюю палубу. А там — между фок-мачтой и второй башней — толпятся, кричат, да чуть не драка. Подбежал Терентий, увидел: сцепились Зиновий Бруль и машинист Воронков. Бруль, второй артиллерист линкора, ухватил ручищами Воронкова за ворот бушлата, а тот, маленький и юркий, вырывался и орал простуженным голосом:
— Ты рук не распускай! Твой дружок Петриченко сбежал, так его мать, а тебя мы не пустим! Не уйдешь от трибунала!
— Нас… я на твой трибунал! — гремел Бруль. — Да кто ты такой, штоб на корабле командовать?
— А вот и командую! — Воронков напрягся, отбросил руки Бруля. — Командир линкора сбежал, старпом и старшарт смылись, а вас, которые по Красной армии стреляли, мы — под арест берём!
И подступили к Брулю несколько военморов, в их числе и Кондрашов из боцманской команды, ростом с оглоблю, — ну, понятно, коммунисты корабельные тихо сидели, когда восстал Кронштадт, а теперь…