Кроссворд для Слепого
Шрифт:
Софья жила одна в двухкомнатной квартире, доставшейся ей от родителей, в центре.
«Не забыть постелить шелковую простынью, хотя, может быть, у него другие интересы и совершенно иные цели. Но, если мужчина сам напрашивается в гости, это говорит о том, что цель у него… Господи, размечталась, дуреха, чуть на красный не проехала!» — резко затормозив, обругала сама себя Софья.
Олег Петрович Чернявский в шесть приехал к себе домой. Жена и дети были за границей. Интерьер его квартиры печатали во многих модных дизайнерских журналах: серо-бело-синий колорит, много металла, стекла — дизайнеры поработали на совесть. Но о тайном сейфе
Олег Петрович проверил, хорошо ли заперты входные замки, и лишь после этого открыл платяной шкаф, набрал одному ему известный код, повернул в замке ключик и открыл тяжелую дверцу сейфа. Картина стояла, девушка, изображенная на ней, улыбалась и смотрела с картины.
«Так может смотреть лишь влюбленная на возлюбленного», — мелькнула мысль в голове у владельца галереи.
Он бережно вытащил картину, поставил так, чтобы на нее падал скользящий свет, устроился напротив в кресле-качалке, закурил, держа пепельницу на коленях, и стал любоваться. Чернявский разбирался в живописи, мог отличить настоящую работу от подделки. Сейчас перед ним был шедевр, причем самый что ни на есть подлинный, и обладание этой картиной, знание, что она стоит около десяти миллионов долларов, делало эти моменты самыми сладкими в жизни галерейщика. Он испытывал состояние высшего блаженства.
Наверное, скряга, конченый, сошедший с ума, так смотрит на сундук, наполненный драгоценностями. Так смотрит влюбленная мать на своего ребенка, когда тот делает первые шаги или произносит невнятно, с улыбкой «ма-ма» — два простых слога. Но это детское бормотание, этот лепет, переворачивает все в женской душе, и женщина счастлива.
— Боже, как мне повезло! — воскликнул коллекционер, когда пепел упал прямо на колени. — Фу ты, черт подери! — Олег Петрович вскочил, подошел к картине, потрогал ее, прикоснувшись к поверхности подушечками пальцев. — Это мое, это мое и больше ничье! Я тебя никому не отдам, я даже тебя не продам. А если и продам, то буду плакать, — он снял очки, протер стекла.
Изображение на холсте слегка расплывалось. Он взял картину в руки, поднес к лицу, рассматривая поверхность.
— Я ее никому не покажу, о ее существовании не узнает никто на свете. Проханов никому не скажет, он не сумасшедший. На нем два трупа, а он хочет жить, поэтому Проханов будет молчать. Да и не знает он, какую картину мне привез.
Олег Петрович поворачивал в руках холст. Белая бумажка выпорхнула к его ногам.
— Это еще что? — мужчина наклонился, поднял твердый глянцевый прямоугольник с помятыми уголками, надел очки и прочел то, что было написано на визитке. — Интересно, интересно, — пробормотал он, на мгновение забью о существовании картины, — кто же такой Ефим Лебединский? Ефим Иосифович… Это скорее всего тот урод, у которого была куплена картина. Понятно… — Олег Петрович Чернявский спрятал картину в сейф, все еще не расставаясь с визиткой Ефима Лебединского.
Он расхаживал с нею по квартире, которая занимала целый этаж, и бубнил себе под нос:
— Ефим Лебединский… Ефим Лебединский, — он произносил слова так, будто в них таился скрытый смысл, и вот сейчас, произнеси он еще раз имя и фамилию, Ефим Лебединский материализуется и появится здесь, на шведском паркете, маленький, темноглазый, с хитрющей улыбкой на еврейских губах. — Я тебя проведаю, Ефим, ты от меня никуда не уйдешь. Чудес, конечно же, не бывает, но вдруг у тебя есть еще что-нибудь или, может быть, ведь
И тут звонко ударили часы, модерновые, красивые, с прозрачным механизмом. Олег Петрович взглянул на свои часы на запястье правой руки.
«Меня сегодня ждет женщина, — его лицо стало строгим, губы сжались, между бровями залегла глубокая морщина. — Я должен быть красив, я должен быть очарователен, обходителен, вежлив и так далее, и тому подобное. Что ж, я постараюсь ее не разочаровать. Она мне нужна, но совсем недолго, все свои дела я могу уладить и без нее, вполне могу.»
Он вынул из ящика письменного стола короткий алюминиевый цилиндрик, хранившийся в запертой на ключик шкатулке. Потряс его. Глухим стуком отозвались таблетки. Сердце забилось чаще.
Чернявский сдал квартиру на сигнализацию. Портье, который сидел внизу, немолодой мужчина, отставной полковник бронетанковых войск, поднялся со своего места, когда Чернявский спускался по лестнице.
— Вы надолго, Олег Петрович?
Подполковник был лет на десять старше Чернявского, но выглядел старше его на все тридцать.
— Как карта ляжет, — небрежно бросил Олег Петрович, покидая подъезд.
Его джип стоял на площадке во дворе дома. Площадка тоже охранялась, в будочке сидел крепко сбитый парень в солнцезащитных очках. Он улыбнулся Чернявскому. В доме было двадцать две квартиры, и в каждой жили очень состоятельные семьи, кто-то был банкиром, кто-то предпринимателем. А вот Чернявский для портье и охранника стоянки был абсолютно непонятен: вроде как с художниками водится, какую-то галерею имеет. Политики к нему известные часто наведываются, бизнесмены. Машина у Чернявского — одна из самых крутых на стоянке, да и у супруги тачка замечательная, и «мерседес» представительский у Чернявского имелся.
«Не бизнесмен, не политик, какими-то выставками занимается, а такие деньги гребет!» — подумал охранник стоянки, поднимая полосатый шлагбаум.
Он увидел за тонированным стеклом профиль Олега Петровича с сигаретой в зубах. Охранник завидовал, но понимал, что подобная жизнь ему просто-напросто недоступна и непонятна. Откуда Чернявский берет деньги? Ведь ничего не производит — ни машин, ни станков, не гоняет эшелоны с нефтью, не продает металл. Какие-то там картинки, рисунки, неужели это может стоить так дорого? Охранник закурил и включил погромче музыку.
Софья тем временем готовилась к встрече с боссом. Выглядела она на пять с плюсом. Стол в гостиной уже был накрыт. Вино, коньяк, виски — все было готово. Комнату наполняла негромкая музыка — этакая симфоническая попса. Софья прекрасно знала вкус своего хозяина: серьезная музыка не для него, а вот смесь симфонии с попсой — то самое. И ей самой иногда нравилась музыка, которая не напрягает, которая не заставляет думать, а лишь звучит фоном, смягчая голоса, делая их более тихими, а разговор более задушевным.
Звонок тренькнул коротко, всего лишь один раз, словно тот, кто стоял за дверью, небрежно тронул кнопку. Цокая каблуками по паркету, женщина заспешила к входной двери. Она не стала спрашивать: «Кто там?».
Открыла дверь, сделала шаг в сторону.
— Это вы…
Олег Петрович Чернявский с букетом цветов стоял за дверью, мило улыбаясь.
— Ну, привет, — произнес он, подавая букет и целуя Софье руку, пахнущую духами. — Даже голова закружилась, — сказал Чернявский, быстро оглядываясь по сторонам.