Кровь богов
Шрифт:
Во рту у него пересохло, а язык и губы едва шевелились. Новый Цезарь опять потребовал у Агриппы воды, и тот передал ему полную фляжку. Он пил жадно, смачивая рот и горло. Его прошибал пот, и ему потребовалось сжать волю в кулак, чтобы оставить на донышке немного воды.
Октавиан видел, что легионы Брута медленно реагировали на изменение обстановки, и прилагал все силы к тому, чтобы воспользоваться этой слабостью противника. Его легионы при наступлении смещались то вправо, то влево, надавливали в одном месте, а потом переносили направление удара на другое, где у воинов Марка Брута возникала слабина. Впервые ощущение победы возникло
Когда Гай Октавиан двинулся вперед, лошади пришлось переступать через убитых и раненых. Некоторые так жалобно кричали, что их же товарищи быстрыми ударами рассекали им горло. Наследник Цезаря миновал солдата, которому вспороли живот. Он сидел, удерживая внутренности окровавленными руками, и плакал, пока кто-то из легионеров не пронзил ему сердце ударом меча. Октавиан тут же потерял его из виду, но еще долго помнил ужас на лице бедолаги.
Сражение продолжалось долгие часы, а они продвинулись всего лишь на какие-то двести шагов от того места, где армии встретились, даже с учетом отступления легионов Брута по его приказу. Октавиан тяжело дышал, злясь на врага, который и не думал сдаваться. В тот момент его совершенно не радовало прославленное римское мужество. Он приказал двум практически свежим легионам нанести удар по центру и прорвать оборону врага.
Марк Брут выставил свои легионы, чтобы предотвратить прорыв, и Октавиан тут же отдал приказ находящимся на фланге Седьмому Победоносному и Восьмому Геминскому легионам нанести удар, отозвав всех экстраординариев во вторую линию. Оба легиона двинулись вперед с криком: «Цезарь! Цезарь!», целое поколение повергавшим врагов в ужас.
Брута этот маневр застал врасплох. Большую часть своих сил он задействовал по центру. Октавиану показалось, что он слышит, как его противник выкрикивает приказы, но от шума битвы молодому человеку заложило уши, и полной уверенности в этом у него не было. Правый фланг не выдержал атаки и начал поспешно отступать до того, как новые люди поспешили на подмогу.
Самый крайний легион измотали непрерывные наскоки экстраординариев, и он ничего не смог противопоставить атаке пехоты, кроме быстрого отступления. Когда Победоносный и Геминский надвинулись на них с криками: «Цезарь! Цезарь!», они повернулись и снова попытались отойти. Один раз это сработало.
Октавиан наблюдал, как торопливое отступление внезапно прекратилось в бегство: тысячи солдат противника отворачивались от его воинов и бежали прочь. Он послал новые приказы экстраординариям. Те перегруппировались и бросились в погоню, усиливая панику.
Более пятидесяти тысяч человек все еще сражались под началом Брута, уставшие, залитые кровью. Когда правое крыло вырезали у них на глазах, желание продолжать бой покинуло их. Брут не мог остановить их отступления, хотя и кричал, пока не охрип, и направлял по всем направлениям гонцов, таких же измотанных, как сражавшиеся легионеры. Многие успели проехать по пятьдесят и больше тысяч шагов, и их кони, все взмыленные, уже не могли скакать быстро, так что на передачу приказа стало уходить еще больше времени.
Октавиан заметил панику противостоящих ему легионов, вызванную разгромом фланга. Они понимали, что теперь противник зайдет с тыла и отрежет им путь к отступлению. Этого пешие солдаты
Брут в отчаянии оглядывался, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, какой-то рычаг, который позволил бы ему повлиять на исход сражения. Но не находил ничего. Его легионы на правом фланге позорно бежали, а на левом отступали. Полководцу не оставалось ничего другого, как отводить назад и потрепанный центр. Тем более что враг, почувствовав, что победа близка, наседал все сильнее.
Легаты Брута снова и снова посылали к нему гонцов, желая знать, какими будут новые приказы. Однако он ничего не мог им сказать – отчаяние сковывало его волю. Его мутило от одной мысли о самодовольной ухмылке Марка Антония и об унижении, которому подверг бы его Октавиан, взяв в плен.
Брут несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь вернуть силы в руки и ноги, которые, казалось, налились свинцом. Находившиеся рядом легионы смотрели на него, тысячи людей знали, что он держит в своих руках их жизни. И он приказал им отступать, отходить все дальше и дальше от черты, теперь заваленной мертвецами, где армии встретились друг с другом. Когда он развернул лошадь, чтобы покинуть поле боя, все закончилось. Полководец видел замешательство и страх на лицах своих людей, которые отходили вместе с ним.
Он смотрел вдаль. Гребень, на котором стоял Филиппы, находился не так уж и далеко. Солнце садилось, и многие его солдаты пережили бы бойню, если бы он сумел довести их до склона. Брут сказал себе, что сможет пройти с легионами через горы и, возможно, даже встретится с женой в Афинах.
Армии Октавиана и Марка Антония преследовали врага, но день катился к вечеру, и, когда они достигли подножия склона, сгустились серые сумерки. Брут уводил свои легионы, оставляя за собой след из мертвецов.
На опушке леса он оглянулся. Только четыре легиона следовали за ним. Многие сдались на равнине или погибли под ударами врага. Да и эти четыре понесли огромные потери, так что Марк Брут сомневался, что по склону поднялись больше двенадцати тысяч человек.
Легионы Октавиана и Марка Антония ревели в честь победы, пока не охрипли. Потом они принялись колотить мечами о щиты, разбрызгивая кровь и благодаря богов, которые даровали им жизнь в этом яростном сражении.
Брут поднимался в гору на коне, пока тот мог его нести. Потом он спешился и, отпустив животное, пошел вместе с остальными. Равнину накрывала ночь, но света еще хватало, и он мог видеть на тысячи шагов вокруг. Светлая утренняя мечта к вечеру обратилась в горы трупов на сухой равнине у города Филиппы.
В темноте Октавиан встретился с Марком Антонием. Полководцы страшно устали, а их броню, одежду и кожу покрывали кровь и пыль, но они обменялись крепким рукопожатием: оба прекрасно понимали, на каком тонком волоске висел исход сражения. Но в этот день триумвиры победили, и все их усилия и риски окупились сторицей.
– Он не уйдет, не получится, – твердо заявил Марк Антоний. Его легионы первыми подошли к склону, и он послал их вперед, преследовать отступающих с поля боя. – Когда он остановится, я его окружу.