Кровь диверсантов
Шрифт:
Калтыгину не пришлось оправдательно или успокоительно говорить о пакете, прибинтованном к его животу вместе с гранатой. Мы пошли дальше, задержать нас уже не мог никто, позади – трупы, а выстрелы кто услышит, если там и сям рвутся снаряды. Дотопали до своих – а свои, вот уж не повезет, хуже чужих: принять-то приняли, да стали расспрашивать, что за нами, где немцы, и, когда сказали, что немцы уже в деревне, сочли за паникеров, подлежащих расстрелу на месте, и лишь блатные повадки Алеши уняли сверхбдительных. Никто, конечно, следствия не вел по поводу десяти трупов, все списалось на немцев, не могло не списаться, но однако же, однако…
Мучили меня эти десять трупов, я временами
Глава 26
Что такое «народ» и как с ним…
Никто о сем не должен знать.
В тягучие морозы подселили ко мне двух казахов, готовили их к переброске, сильно страдала группа майора Валиева – километрах в ста от линии фронта. А друзья мои страдали в госпитальных палатах.
Спать легли рано, я еще какое-то время перечитывал выцарапанные у Любарки письма Этери.
Разбудил нас рев. «Подъем! Подъем!» – орал кто-то. Два незнакомых офицера суматошно носились по избе, за окнами колотился мотор «студера». Хозяйка заголосила вдруг, как по покойнику, пока кто-то не рубанул по ней матом. Неестественно ярко горела, чадя неимоверно, лампа, выкидывая к потолку черные хлопья.
На всякий случай, бессознательно скорее, я держался поближе к окну, через которое можно вылететь на не охваченную наблюдением часть двора. И вылетел. И оказался рядом с выгнанной из дома хозяйкой. «О господи!..» – простонала она.
Еще один «Виллис» подкатил, глаза освоились в темноте, да и сдобный голос прибывшего был знаком до чертиков: майор Лукашин, резвый хохотунчик.
Распирая брезентовые бока «Виллиса», втиснулись в машину. Офицеры дружно скакнули в грузовик. «В Петелино!» – крикнул Лукашин так, будто там справляли свадьбу, на которую мы, почетные гости, опаздывали.
Сразу все прояснилось: аэродром, самолет, и надо в самом деле спешить, потому что до рассвета не так уж много. Казахи вертели головами, как дети, впервые попавшие в цирк.
Такая спешка, такая нервозность – это уже опасно. Знали это и офицеры, но остановиться уже никто не мог. На летном поле Петелино – ни огонька, ветер обрывал доносившиеся до уха фразы, и все мне не нравилось. У «Дугласа» почему-то вспыхивали и гасли красные огни, Костенецкий (он был уже здесь) не желал замечать нас, а потом вообще исчез. Пилот метался, как в клетке, перебегая от заправщика к самолетному ящику, куда влезли три офицера, и куда нас таскали по одному, и где Лукашин каждому сообщал, что после передачи взрывчатки следует таким-то и таким-то маршрутом добираться до леса. Один из офицеров четко поставленным штабным голосом произнес: «Район высадки – три дерева южнее опушки, к северу от которой будут выложены три костра треугольником… противник располагает следующими силами на вечер текущего дня… наземная температура воздуха плюс один градус, ветер северный…»
Кончить ему не удалось, в ящик влез – пахнуло отвратительно: одеколоном или спиртом – летун в щегольской американской куртке и сказал пилоту:
– Мишка. Во-первых, от полетов я, сам знаешь, отстранен. Во-вторых, если жиды на борту, я не полечу. В-третьих…
Его тут же вышвырнули. Оперативно-тактический голос штабника, одновременно напоминавший и казарму, и своды аудиторий воронежского института, куда я мальчуганом пробирался слушать разные небылицы, вновь
Послали за парашютами. Пока бегали, штабник внятно дополнил Лукашина: «…после передачи взрывчатки… перейти фронт на участке Кадиберово – Сенное, две красные ракеты в паузе между двумя зелеными немецкими…»
Парашюты принесли, я нашел свой, именно свой. Начальство молчало, в молчании решая вопрос: кому донести до нас горькую правду?
Донес один из тех трех, что ворвались в хату. Организовал свет, приглушив бьющий в окно прожектор. Группа Валиева, сказал он, осталась без взрывчатки, что делает невозможным выполнение ответственного задания и что, возможно, обрекает ее на гибель. Наша задача – доставить взрывчатку. «Рация им не нужна. Оружие тоже, оружие возьмут у Валиева», – распоряжался кто-то, отсеченный от нас границею света и тьмы, и я немедленно решил, что оружие нам как раз и нужно, что с автоматом я не расстанусь, тем более с «парабеллумом», и сунул две лимонки в карман, прицепил финку. Почти всю взрывчатку – сорок килограммов – навесили на меня как на самого молодого, вместо рации и блока анодного питания. Казахи шумно подпрыгивали на месте, проверяя подгонку. Тлевшее во мне озарение вспыхнуло и осветило грядущее: меня терзала догадка, что ребят этих сегодня убьют, смерть их я предчувствовал, и мне стало так жалко их!.. Я вышел из самолетного ящика, глянул на звезды и едва не расплакался.
Когда же самолет поднялся, откуда-то вылезла руководящая установка: «Три костра в линию, обращенную от опушки к реке, отчетливо видной при лунном свете». А «три дерева южнее опушки»? Откуда они выперли, эти костры? Ни я не слышал о них, ни казахи, но тем не менее возникла откуда-то, по стилю, похоже, из боевого приказа, который так и не дочитал до конца штабник. Но не слышал никто! Не видел! Наваждение какое-то! Напасть! «Три костра в линию…» Ясно, что в спешке даны разные опознавательные знаки.
Тут уж я выругался, наверное, первый раз в жизни, матом. Летчики, догадывался, совсем сбиты с толку. А было – не к слову припоминаю, а к делу – всего-то ноль часов пять минут. Самолет пересекал линию фронта, четко обозначенную трассами пульсирующих очередей, метров на шестьсот поднявшись, и начал скользить вправо – вторая ошибка из тех, что совершены были на борту. Да и в любом случае ошибка была неизбежна. Существовал приказ, приказ – по уставу – должен выполняться точно, беспрекословно и в срок. Его и выполняют прежде всего беспрекословно и в срок, а затем уж и точно, потому что точность поддается измерению после отдачи и выполнения приказа. Сбрасывали нас обычно на обратном курсе, расширяя немцам район возможных поисков. Неразбериха с геометрией (а я успевал по этому предмету в школе!) заставила летчиков дать команду раньше. Земля просматривалась. Луна не видна, но поверхность облаков подбеливалась, звезды – из-за болтанки – дергались.
Когда самолет начал скользить вправо, я решил было, что сейчас ляжем на обратный курс, хотя по времени это никак не получалось. Штабную карту с нанесенной обстановкой нам, конечно, показывать было нельзя, но надо же знать, куда прыгать и что там, внизу?
Самолет выпрямился и полез вверх, как в гору, натужно захлебываясь моторами, на самой вершине горы его забило дрожью загнанной лошади. И луна вкатилась в иллюминатор, облака застывшей пеной покоились неподвижно. Показался штурман. Мы поняли, что момент прыжка рядом, что пробивать облака самолет не будет.