Кровь Джека Абсолюта
Шрифт:
Джек ничего не понял, но для вида потупился. Отец вздохнул.
— Ты хотя бы предохранялся?
— Я… о да, разумеется, сэр.
Джек был удивлен. На что ему тут намекают? До сего дня отец никогда не говорил с ним ни о чем таком.
— Это, по крайней мере, показывает, что у тебя есть хоть крупица здравого смысла. — Лицо сэра Джеймса на миг осветила улыбка. И тут же исчезла. — Ты еще молод, но, кажется, унаследовал безумие деда. Эти вещи вроде бы передаются через поколение, а? — Он бросил кюлоты и встал. — Ну да ладно. Сейчас нам надо потолковать о другом.
О чем, Джек так и не узнал, ибо снизу послышались
— Кто там, черт возьми? — Отец повернулся к вмиг побледневшему сыну. — Кто-то преследует тебя, да? Кто? Кредиторы? Или… ты ведь не забыл заплатить своей шлюхе?
— Я… Я…
Сэр Джеймс вздохнул:
— Сын, ты опять меня удручаешь.
— Я… не… поймите, отец…
— Ладно, я все улажу. Но сумма будет вычтена из твоего содержания, можешь не сомневаться. — Еще не договорив эту фразу, сэр Джеймс повернулся к двери. — Где этот сукин сын с толстым задом, мнящий себя моим лакеем? Без сомнений, забился куда-то и спит. Уильям! Уильям! — заорал он и стал спускаться по лестнице, не особенно поторапливаясь, хотя удары делались громче.
Джек подхватил свой плащ и тоже направился к выходу. Но пошел он не за отцом, а наверх, на чердак. Там было слуховое окно, небольшой прыжок — и ты на соседней крыше. Пробираясь к окну, он неожиданно понял, где спрячется. Там-то уж точно никто его не найдет. Ну а вечером, в темноте, можно будет как-нибудь прокрасться и в школу. О, он больше не станет рыпаться, очутившись в ведомстве миссис Портвешок. И на радость матери сдаст экзамены в Тринити-колледж. Стены Кембриджа толстые и высокие, за ними можно отсиживаться хоть целый век.
В тупичке Святой Анны царило обычное запустение. Обе двери, и парадная и чердачная, были не заперты, а мансарда, как и ожидалось, — пуста. Яснее ясного -Матильда ушла. Унеся все корсеты, чулки и картинки, как-то скрадывающие убожество комнатенки. Теперь на первый план выступили серые, в пятнах темно-синей плесени стены, из которых местами торчала косая растрескавшаяся обрешетка.
Несмотря на все тревоги этого сумасшедшего дня, Джек устроился на полу и заснул.
Колокол собора Святого Джайлза разбудил его, а колокола церкви Святой Анны сказали, что уже семь часов. Самое время для ужина, подумал он, вытаскивая из сумки пирог и фляжку с элем, которые были прихвачены им по пути в тупичок. Еда, о радость, не вызвала отвращения, и Джек с аппетитом поел, после чего, приведя в порядок одежду, отправился в путь.
Поскольку ему предстояло окончательно похоронить себя в школьных стенах, он решил кое с кем попрощаться. У него не имелось сомнений, что вокруг зданий с известными адресами трутся наемники разъяренного Мельбури. Но большой беды ведь не будет, если он, никем не опознанный, с поднятым воротом и в надвинутой на лицо треуголке подберется к знакомым домам и украдкой пошлет воздушные поцелуи тем, кого так любил. Он сознавал, что его чувство к Фанни исходит скорее от чресл, чем от сердца, и потому счел более правильным поначалу отправиться к ней. Чтобы затем, уже без помех, обратить свои мысли к Клотильде — светочу его чистой, неугасимой любви.
В Каретном дворе шла привычная суета, и Джек старательно обходил прямоугольники света, льющегося из открытых дверей. Все, чего он хотел, это взобраться на стену и посмотреть, что поделывает красавица, однако что-то заставило его повернуть к
Тот действительно оказался на месте, но был завернут в бумагу. Джек развернул листок и прочел:
«Воксхолл [56] . Сегодня вечером. Мне необходимо тебя видеть. Ф. «
56
Воксхолл-Гарденз — увеселительный сад в Лондоне. Существовал с 1661-го по 1859 год. Описан в романе У. Теккерея «Ярмарка тщеславия».
Слово «необходимо» было подчеркнуто, и Джек даже провел по линии пальцем. Конечно необходимо! Еще бы! Ей, безусловно, не терпится выместить на нем гнев! Рассчитаться за пережитое унижение. И возможно, за потерю крова над головой. Что ж, Джек готов был это снести и охотно отправился бы в парк развлечений, но… вряд ли он чем-нибудь ей поможет с ножом в животе. Совершенно случайно там оказавшимся, разумеется. Нет, как ни крути, а Фанни должна подождать. Скажем, недели две… или месяц, пока о нем все не забудут.
Только тогда он рискнет выйти в город, чтобы понять, что там к чему.
Со вздохом он опять побрел к Сохо, уже весь устремляясь к Клотильде, мизинца которой не стоили ни сама Фанни, ни премиленькая шлюшка актриса, ни та же жрица продажной любви, растерявшая в многолетнем служении ей все свои зубы. Да, конечно, он с ними путался… неизвестно, кстати, зачем, но на деле лишь маленькая русалочка владела как его помыслами, так и сердцем. Как бы ему хотелось сейчас просто сесть рядом с ней, осторожно коснуться белой ручки и неотрывно смотреть, смотреть в сине-зеленые, широко распахнутые глаза. Это было бы счастьем, которое теперь сделалось недостижимым. Все, что ему оставалось, это издали полюбоваться на те райские кущи, из каких роковое стечение обстоятельств с неумолимой жестокостью изгоняло его.
Он завернул за угол и тут же понял, что произошло что-то ужасное. В уши его влились какие-то отдаленные звуки, очень слабые и все-таки с пронзительной отчетливостью пробивавшиеся и сквозь крики лоточников, и сквозь вопли и гогот слоняющихся возле винных лавок пьянчуг. Было в них нечто настолько жалобное и в то же время знакомое, что купленный мигом ранее пудинг полетел на брусчатку, и Джек побежал.
Он бежал и смотрел на дом месье Гвена. Здания на Трифт-стрит стояли тесно, и ему даже на какое-то мгновение показалось, что толпа гомонящих зевак собралась отнюдь не возле жилища ювелира, а чуть далее, у соседних дверей, и что терзающие его слух стенания изливаются не (он запнулся!)… не из горла (он внутренне ахнул!) Клотильды. Думая так, он уже знал, что обманывает себя, и обмирал от внезапного тошнотворного страха.
Столпившиеся зеваки не пожелали раздаться, и ему пришлось с боем пробиваться к крыльцу. Кого-то он двинул локтем, кого-то схватил за ворот, кому-то заехал в бок кулаком. Кто-то взвыл, кто-то выругался, кто-то шлепнулся наземь, однако Джек неуклонно пробивался вперед. Он был уже в доме, на лестнице, он потерял треуголку и плащ, но даже не повернулся посмотреть, что с ними сталось. Душу его разрывал жалобный плач. Порой мешавшийся с чьим-то горестным бормотанием, сдавленным, походившим на полупридушенный рев.