Кровь и честь
Шрифт:
Полковник чуть поморщился — он, видимо, хотел бы избежать таких резких формулировок — но Дробужинский даже не подумал смутиться или поправиться. Напротив, он окинул жандарма таким ледяным взглядом, что тот предпочел принять самый отсутствующий вид.
— Повторяю, — надавил дипломат. — Положение в Афганском Королевстве больше не контролируется Российской империей. Запамирский корпус, находящийся там, играет роль пожарной команды, вынужденной малыми силами тушить пожар, охвативший одновременно весь город. И увеличение его численности за счет частей, расквартированных в Туркестане и Северо-Западной Индии, проблемы не решает. Дипломатические миссии и представители Иностранной коллегии министерства иностранных дел [24] прилагают титанические усилия, чтобы хотя
24
Организация, выполнявшая функции нынешней Службы внешней разведки в Российской Федерации.
Лишь один человек на всю страну сейчас реально может повлиять на ситуацию. Свергнутый король Махмуд-Шах. Но он оскорблен, обижен и не желает вести никакого диалога. Ни с нынешней местной властью, ни с нашими эмиссарами, ни с международными посредниками, в коих, как выяснилось, недостатка нет. Еще пару недель назад положение казалось нам безвыходным. То есть выход, конечно, есть — выход есть всегда, и именно за него ратуют горячие головы в Генеральном штабе и ближнем окружении Императора: полномасштабная оккупация страны такими силами, которые потребуются, разделение страны на губернии, отстранение короля и местных феодалов от власти и замена их подданными Империи во главе с Наместником из числа великих князей… Словом, превращение Афганистана в очередную провинцию России, но по самому жесткому варианту. В активе — ликвидация так называемого «Памирского коридора», соединяющего Туркестан с индийскими владениями, в обмен на полноценные границы Империи вплоть до Индийского океана, прирастание Российской территории афганскими землями, а населения — еще двадцатью пятью миллионами подданных. Короче говоря — сиюминутное решение проблемы, на которую ранее отводились десятилетия.
— А в пассиве? — не удержался Александр.
— В пассиве, — благосклонно кивнул ему граф, — совершенно сейчас не нужная Империи, еще не совсем оправившейся от Южно-Китайского кризиса, малая война. Не конфликт, не замирение, а именно война, причем с перспективой растянуться на долгие годы. Уже сейчас, через какой-то месяц после ввода войск, потери измеряются сотнями…
— Не может быть, — ахнул поручик, вспомнивший ряды цинковых гробов в чреве «Пересвета». — Может быть, десятками? Я читал…
— Это информация не для печати, — отрезал дипломат. — Я мог бы назвать вам точную цифру, но, во-первых, не имею права разглашать эту информацию, а во-вторых, не могу физически — она постоянно изменяется. Каждый день гибнет на поле боя и умирает от ран в госпиталях множество ваших, поручик, товарищей. Во избежание панических настроений в Империи принято решение о цензуре данных о наших потерях. Но долго продолжаться это не может. Война в Афганистане, развязанная по глупости одних и из-за попустительства других — вас, Александр Павлович, я в виду под «другими» не имею, тут отчасти есть и моя вина, и Федора Михайловича, и множества других — становится слишком расточительной для России. Как в человеческом плане, так и в финансовом. А главное — политическом, поскольку играет на руку недоброжелателям Империи по всему миру… Но, — он поднял вверх худой узловатый палец, — повторяю, что выход есть.
— Какой? Вы же говорили, что свергнутый король не желает вступать ни в какие переговоры.
— Я бы не сказал, что ни в какие… — осторожно заметил Федор Михайлович, тут же награжденный за этот демарш яростным взглядом Дробужинского.
— Федор Михайлович прав, — снова повернулся он к Бежецкому. — Мы потерпели неудачу в подборе персоналий, с которыми Махмуд-Шах согласился бы вести переговоры, но сам он не считает их невозможными. Хотя и не горит желанием давать нам подсказку. Вы ведь хорошо знаете экс-короля по службе в Кабуле. Охарактеризуйте его, пожалуйста, в двух словах.
— В двух словах?.. — Как на экзамене, Саша поднял глаза к потолку, пошевелил губами… — В двух словах… Это очень умный, благородный
«Экзаменаторы» переглянулись.
— Браво, пять баллов, — несколько раз свел вместе сухие ладони Аристарх Львович, имитируя аплодисменты. — Хотел бы я видеть вас в числе своих слушателей…
— Граф преподает в закрытом учебном заведении, совместно курируемом обоими нашими ведомствами, — поспешил пояснить жандарм. — И не без успеха, замечу.
— Оставьте, полковник, — отмахнулся Дробужинский, но было видно, что ему приятно это слышать. — Я весьма посредственный учитель. Прежде всего потому, что не могу посвятить этому достаточного времени. Боюсь, что мои студенты так и останутся недоучками, — соизволил граф пошутить.
— Как вы верно подметили, — продолжил он, — Махмуд-Шах честолюбив и умен. Поэтому он всегда стремился к трону Афганистана и стремится сейчас. Но отлично понимает, что, даже если ему удастся сплотить вокруг себя какое-то число верных сторонников, вернуть власть он не сможет. Самое большее, на что его гипотетическая армия способна — вылазки против российских войск и войск Ибрагима Второго, попытки склонить на свою сторону губернаторов провинций и прочая партизанщина. Даже если он воспользуется помощью Британии, Турции и Магрибинских султанатов, которая сейчас, уверен, ему предлагается весьма усиленно, то это лишь затянет кровавую междоусобицу. И ему не хуже всех нас понятно, что единственной силой, которая сможет вернуть ему корону, является именно та, что эту корону отняла — Российская империя. Но одновременно он человек благородный. Простить предательство ему трудно, да и сподвижники его, которые после переворота лишились постов, чинов и недвижимости, а многие — и близких, не поймут. Ну, и человеческое тут не на последнем месте — он просто боится западни, которую ему могут подстроить под предлогом переговоров. Ведь это не старый битый горный волк вроде Хамидулло, за которым гонялись и армия покойного короля, и наши спецслужбы… Да вы это знаете — зачем я вам рассказываю? — граф кивком указал на орден на груди Бежецкого. — Это вчерашний принц, изнеженный и непривычный к походам и конспирации. Ручаюсь, что ему плохо и трудно в горах, и он с радостью бы пообщался с парламентером, но никому не доверяет.
— За исключением одного человека, — вставил Федор Михайлович.
— Кого же? — машинально спросил Александр, загипнотизированный лекцией дипломата.
— Вас, — развел руками Аристарх Львович.
— Да вы с ума сошли! — опешил Саша. — Кто я такой? Обычный поручик, без году неделя в армии. И вообще… — Он чуть было не выпалил «собравшийся уйти в отставку», но вовремя прикусил язык. — Я же пешка, господа! Обычная пешка!
— Но пешки, если вы играете в шахматы, — заметил Дробужинский, — при ряде обстоятельств выходят в ферзи.
— Кстати, — полковник хлопнул себя по лбу и достал из стола лист бумаги, — совсем забыл, Александр Павлович! Вы уже и не поручик. Вот приказ о присвоении вам чина штаб-ротмистра. Вне очереди.
— Вот видите, — дипломат остро глянул на Бежецкого. — Пешка сократила путь до ферзя на целую клетку.
Саша заворожено переводил взгляд с перстня, к которому по-прежнему не решался прикоснуться, на приказ, придавленный крепкой пятерней жандарма, и не мог отделаться от мысли, что это сон, продолжение того самого кошмара. Сейчас он очнется в своей постели и даже не вспомнит всех подробностей этой фантасмагории. Драгоценность стоимостью десять миллионов рублей, вожделенный совсем недавно чин штаб-ротмистра… Решение уйти в отставку, какой-то час назад казавшееся подвигом, эпохальным свершением, коренным поворотом в судьбе, на фоне всего этого как-то съежилось, поблекло, потеряло значимость, выглядело уже не обдуманным мужским шагом, а желанием капризного малыша, вроде бессмертного: «Назло маме отморожу себе уши!»
Старшие собеседники смотрели на него и чего-то ждали.
— И все равно, господа… — усилием воли оттолкнул наваждение, окутывающее его теплой липкой пеленой, Александр. — Я…
— О-о-о!.. А я и забыл! — полковник пожал плечами и потянул бумагу обратно к себе. — Вы же, голубчик, подлежите суду за дезертирство! Как же я так? Точно стариковский склероз, не иначе.
— Дезертирство? — поднял редкие белесые бровки граф. — Ну-ка, ну-ка, расскажите, Федор Михайлович.