Кровь и грязь
Шрифт:
— Это зависело бы от них, — ответил дикарь на языке вабонов и невозмутимо сел, скорее но привычке, нежели от холода протянув руки к огню.
— Никогда не догадаешься, кого мы с Фейли только что видели, — продолжал Тэрл, опускаясь рядом, предварительно прихватив со стола недопитую бутыль крока. Как следует промочив горло тремя звучными глотками, он передал бутыль Гури, но тот лишь угрюмо мотнул головой. Фейли тоже отказался — в пользу пахучей чаши с молодым вином. — Дэс’кари Сину! Едва ли ты забыл это имя. — Он выдержал торжественную паузу, наблюдая за произведенным эффектом. Напрасно. Фейли заинтригованно ждал разъяснений, а Гури только кивнул. — Сам того не зная, он сегодня спас наш тун.
— Значит, Учитель умер, — сделал неожиданный вывод Гури и чуть ли не силой вырвал у Тэрла бутыль. После достойного глотка вытер кулаком бороду
— Не знаю наверняка, но сколько было — всех. Моим людям ничего не осталось, как только забрать трофеи. Они даже толком не успели с ним пересечься: разметав твоих соплеменников, он ускакал в лес.
— Помнится, он всегда хотел иметь лошадь, — пробормотал Гури, ни к кому не обращаясь.
— А я всегда хотел знать, о чем, в конце концов, идет речь! — не утерпел Фейли. — Тэрл, ведь ты…
— Да, да, помню, обещал! Гури, ты не против, если я посвящу моего любознательного друга в историю нашего с тобой знакомства?
— Ты же собирался рассказать про этого твоего Сину, или как его там, — уточнил Фейли.
— Это одно и то же. Если бы мы не встретились с Гури, то не было бы и Дэс’кари. Сейчас в это трудно поверить, но все могло бы обернуться совсем по-другому.
Он не стал уточнять, как именно, а Фейли не настаивал. Тэрл отхлебнул из бутыли, причмокнул и не спеша начал:
— В то время я был гораздо моложе, я имею в виду, моложе, чем ты теперь, дружище. Я рос, как ты, вероятно, догадываешься, в обыкновенной семье фолдитов, в этом самом туне, и имел очень расплывчатые представления о том, что творится в Торлоне. Пограничье для нас, детей, было всегда запретным миром, в который мы боялись, но, сколько себя помню, мечтали попасть. Тебе, думаю, это чувство тоже знакомо. — Фейли утвердительно кивнул, и Тэрл воодушевленно продолжал: — Только каким образом наша мечта могла осуществиться? О службе в замке я и думать не смел. Виггеры, иногда заглядывавшие к нам в тун, были такими высокими и могучими, что мне было больно на них смотреть. Ведь мой рост уже тогда выделял меня среди товарищей, причем не в лучшую сторону. Был еще один способ — бежать из дома. Кое-кто из моих тогдашних сверстников отваживался на подобное безрассудство, однако в лучшем случае их отлавливали на ближайших заставах и с позором возвращали родителям. В худшем — мы больше о них никогда не слышали, а семьи, переждав зиму, оплакивали и хоронили их, как если бы они действительно погибли.
— В моем детстве подобное тоже случалось, — прервал его Фейли. — Мой брат однажды пропал без вести, но потом чудесным образом нашелся.
— Вот как? Я не знал, что у тебя есть брат.
— Был, — уточнил Фейли. — В другой раз он так и не вернулся. Но это уже другая история. Продолжай свою.
— Собственно, я начал так издалека вовсе не для того, чтобы кого-то из вас удивить. Вы сами многое повидали. Кстати, Гури, ты не против, что я перешел на язык вабонов? Когда я дойду до нашей с тобой встречи, вероятно, мне будет проще вспоминать об этом на языке жителей леса, а пока…
— Я не против, Тэрл. Если не возражаешь, я, пожалуй, вздремну.
Гури, как сидел, повалился на правый бок и через мгновение уже сладко похрапывал, раздувая своим дыханием черно-алые угли. Как и следовало ожидать, на сей раз он накидкой не воспользовался.
— Я не мог себе этого позволить, — продолжал между тем Тэрл, успев войти во вкус и не обращая внимания на поредевшие ряды слушателей. — Отца я почти не знал, а устроить такую каверзу матери, которая единственная любила меня, несмотря на все мои столь очевидные недостатки, было бы с моей стороны просто подлостью. Да и брат ее, мой дядя, занимал тот пост, который теперь занимаю я, а это у нас, у фолдитов, да будет тебе известно, дорогого стоит. Если бы я отважился на побег в Пограничье, очень даже может быть, что его бы разжаловали. Не знаю наверняка, однако проверять, что из этого получится, я благоразумно не стал. Но как говорится, чему быть, того не миновать. Все, как водится, получилось само собой. С моего рождения прошло, пожалуй, что зим двадцать, когда мне было доверено сопровождать большой обоз, который Гер Однорукий, отец Ракли, снарядил для подвоза съестного сразу на несколько застав. Тебе приходилось о нем слышать?
— Ты говоришь о том обозе, с гибели которого начался конец правления Гера?
— А ты, я вижу, неплохо разбираешься в подобных вещах, — похвалил Тэрл собеседника и напрасно попытался допить крок: бутыль была пуста. — Когда это я успел ее уговорить? — хмыкнул он, покосившись на спящего шеважа. — Может, мне показалось, что он отказался?
— Так, значит, ты был в том обозе, Тэрл? — напомнил Фейли.
— Да, конечно, я был в том обозе, несомненно. — Карлик протянул длинную руку и разом стянул со стола две кружки, соблазнительно пахнущие кроком. — И моя матушка покойная тоже. Мы ведь тогда здесь главным образом скотину всякую разводили. Это сейчас землепашествуем, а в то время в основном мясом да молоком промышляли. Вот мясо вяленое с простоквашей от нашего туна в том злосчастном обозе и везли. Глупейшая была затея, надо сказать. Гер, вероятно, думал, будто вместе, одним караваном, будет безопаснее. Он только не рассчитал, что такое скопление людей да еще с товаром не столько отпугнет, сколько привлечет дикарей… да простит меня наш спящий гость, — закашлялся он. Гури не пошевельнулся. — Охраны по тем временам в сопровождении шло немало, но явно недостаточно. После той заставы, на которой сейчас заправляет Тулли, народ, как водится, расслабился, откуда ни возьмись появились хорены, хотя Вайла’тун покидали лишь вполне степенные женщины. Выяснилось, что единого начальника у обоза почему-то нет, начались разброд и шатания, одним словом, когда после второй заставы на нас с боков обрушились из засады шеважа, мы, мягко говоря, были застигнуты врасплох.
К счастью, другого такого позорного дня в моей жизни не было. Ни до, ни после я не оказывался таким беспомощным и растерянным. Впоследствии я оправдывался перед своей совестью тем, что меня подкосила смерть матери, погибшей на моих глазах от шальной стрелы. До сих пор вспоминаю тот день как в страшном сне. Бросаюсь к ней — она уже не дышит и смотрит в небо, не моргая. Вокруг крики, свист стрел, брызги крови, треск падающих деревьев. Шеважа как следует подготовились к нашему появлению. Подрубили самые толстые стволы и обрушили их нам на головы ровнехонько перед и за обозом — ни вперед пройти, ни отступить назад. Поняв, что матери уже ничем не помочь и нужно как-то спасаться, я недолго думая рванул с телеги прямо в чащу.
Не стану долго рассказывать, чего я только не натерпелся за несколько дней мытарств по лесу, спасаясь от шеважа, заметая следы, отбиваясь от диких тварей вроде кабанов да медведей, без еды, без воды, почти без оружия, голодный и напуганный. Как бы то ни было, шеважа меня-таки выследили, но, к счастью, решили не просто прикончить, а сперва в плен взять. Тут-то Гури и подвернулся как нельзя вовремя. Это теперь я понимаю, почему он ни с того ни с сего за меня, за фолдита, вздумал заступаться, а тогда я вообще не соображал, что к чему. Кто ж знал, что он родную кровь почуял? Мне, признаться, не до него было. Только уж когда он ночью стал у меня на ногах веревки резать, я смекнул, что дело нечисто. А он еще тут возьми да и заговори по-нашему. Плохо, правда, едва понятно, но бегло, а главное, по существу. Давай, говорит, дуй отсюда, и на звезды показывает, чтобы, мол, я по ним дорогу нашел. Не тут-то было! Кто-то из стойбища заподозрил неладное и поднял тревогу. Что нам было делать? Вот мы оба и дали деру, пока не схватили. Да только нам снова не дали далеко уйти. Трое самых прытких преследователей подкрались к нам в овраге, пока мы там дух переводили, и накинулись с ножами и топорами. Хорошо еще, что в спешке луки забыли прихватить. Не то бы издали постреляли за милую душу. А так я стал невольным свидетелем неописуемого зрелища, когда Гури, мой ровесник, без видимых усилий расправился в два счета со всей троицей и даже не поцарапался. Я ему: чего, мол, ты со мной возишься, своих дел, что ли, мало, да и негоже сородичей своих таким вот образом потрошить, а он только знай себе лыбится, рыжая морда, и времени на объяснения не тратит.
Короче, завел он меня в конце концов неведомо в какую глушь, а там смотрю, пруд большой, прямо посреди леса, а на самом берегу покосилась изба, не то чтоб наша, но и не дикарская. Ты ведь знаешь, что шеважа лучше гнезда будут вить, чем на земле ночевать. Так вот, стоит, можно сказать, прямо на воде домик эдакий, так себе, надо сказать, домик, для зимы явно не предназначенный, но стоит себе и покачивается. Только мы приблизились, а оттуда нам навстречу дедок невзрачный выходит. Голова бритая, седая бородка в косичку заплетена. Обращается на непонятном языке, но сердечно — видать, здоровается. А у самого глазки узкие, хитрые, не то подмигивают, не то жмурятся в улыбке.