Кровь и Серебро
Шрифт:
Портал открылся мгновенно, на рефлексе, дав увидеть черный потрескавшийся камень Носготских Колонн, часть отделки и намертво впаянных в постамент чертежей, поляну, лес и огненный закат.
Женщина, когда-то звавшаяся Хранительницей Равновесия, уверенно шагнула в порожденный ее волей мир.
Глава 6 Разговор у Колонн
Вокруг меня цвела кровь. Потому что я хотел хоть чего-то красивого в этом унылом месте, заваленном трупами. И по желанию поднимались глянцево-багровые деревья, тянули острые, перекрученные ветви. Распускались странные цветы и лозы, льнули к рукам, насыщая. Я пил их, не испытывая голода, просто как лакомство,
И я любовался делом рук своих сквозь ресницы, перекатывая в пальцах упругий багровый шарик, гладкий и уже слегка прохладный.
Я убивал с удовольствием. Не спеша. Даже испытывая азарт от страха двуногих животных, по ошибке причисленных к людям. Ненависть? Ее не было. Ненависти достоин только по-настоящему сильный враг, по-настоящему зацепивший за живое. Ненавидеть быдло — себя не уважать. Поэтому я всего лишь до определенного предела играл с ними, щекоча себе инстинкты их страхом. Это было приятно — убить бегущую дичь, окунуть лицо и руки в парящую кровь, поймать взглядом затухающую в глазах жизнь и посмеяться с выплюнтых в лицо проклятий. VaeVictis, господа и дамы! Vae Victis.
Я не пытал их. Зачем? Это все равно, что два часа ковырять вилкой бифштекс и не съесть ни кусочка — пользы никакой, а обед испорчен, да и с чего мне уподобляться жрецам Хаш’ак’Гика? Нет, я убивал быстро и милосердно, но — всех. Мужчин — воздавая им то, что они заслужили. Стариков — из отвращения к уродливой калечной немощи, которой сам я всегда боялся и от которой меня сталь милостиво избавил Эдвин. Женщин и детей — потому что оставлять их в живых не было никакого смысла. Загнутся с голоду, неспособные содержать себя сами, пойдут по рукам или попадут на алтари. И лучше быстрая смерть сейчас, чем мучительная потом.
Цепные псы захлебывались истеричным лаем, не в силах никуда деться со своей привязи. Потом умолкли и они. Куры разбежались и бродили где-то по окрестностям. Коты исчезли, куда глаза глядят. Моя несчастная стреноженная лошадь так и стояла под навесом, дрожа и раздувая ноздри. Я не стал пока приближаться. Серги оставался единственным живым существом в этой дыре. Я хотел, чтобы он успокоился и дал себя оседлать.
Солнце уже не так давило на голову. Я протянул руку, и покрытая мелкими листочками алая ветка склонилась ко мне. Лениво объедая «растительность», я смотрел на застывшие тела и понимал, что месть убийцам не принесла мне ровным счетом ничего. Радости — никакой. Удовлетворение быстро прошло, сменившись тревогой за собственное будущее. Прежняя жизнь навсегда осталась где-то там, за гранью той ночи. Мои люди меня не примут, сестра — вряд ли признает. Ее муженек, скорее всего, как и полагается, возьмется за кол, я его, естественно, убью, Эрика меня еще и возненавидит…
И Эдвин со своим недобровольным договором. Нет, это даже не договор, это чистой воды принуждение! Мне вообще ничего не остается, кроме как отправиться сейчас к Колоннам, чтобы поговорить с неизвестным благожелателем. Который тоже, надо полагать, будет преследовать свои цели и что-то да потребует.
Можно только попытаться извлечь хоть немного выгоды для себя.
Я поднялся с крыльца и отпустил кровь. Она обрушилась на землю с густым влажным звуком, забрызгав тела, стены домов, колодец и меня. Отряхнулся, как показывал некромант и пошел проверить лошадь.
При виде меня Серги шарахнулся и почти взвизгнул, дико вращая глазами. Кормили его из рук вон плохо, шкура перестала блестеть и уже обтянула ребра. Забить? Рука не поднималась. Это моя животина все-таки, притом дорогая. Бедолага успел объесть всю зелень, до которой смог дотянуться. Наверняка его и колики мучают.
— Не бойся, мальчик, не бойся, — услышав знакомый голос, конь пряднул ушами, фыркнул и затих, все еще вздрагивая от запаха крови и смерти. Я погладил его по мягкому храпу, пряча когти и пошел собираться в дорогу.
Привычная хозяйственная возня вызывала странное чувство, словно я пытался влезть в уже сброшенную шкуру. Я вполне мог идти или бежать сутками напролет, мог взлететь, став гигантским роем летучих мышей — этот фокус я освоил буквально накануне, когда долгие наблюдения внезапно сложились в голове в четкое понимание того, как сам я могу взлететь и насколько удобно можно посылать такого «наблюдателя» от себя в любое опасное место. Я мог убить и съесть собственную лошадь, наплевав даже на жалость, но решил, что путешествие верхом в какой-то степени безопаснее и удобнее, пусть и медленнее. Всадник вызывает меньше подозрений, чем неизвестный хрен с горы, явившийся в какое-нибудь отдаленное селение пешком и при этом даже не запыхавшийся. Всадника меньше подозревают в неживости, считается, что животные боятся нас. В общем-то, так оно и есть, но, если я договорился с мышами, то со своим конем тоже смогу, наверное? А ему уж точно требуются припасы.
Я не хотел устраивать кровавую баню везде, где доведется побывать. Мне нужны были слухи и сплетни, а может, и подработка, если она позволит получить нужное. Барон де Крейдемаар умер, его место вполне мог занять никому неизвестный наемник. Драконье клеймо на броне и оружии будет говорить за меня.
Я вернулся под навес с сумками и упряжью, отчетливо чувствуя лошадиную нервозность. Такая чуткость тоже была мне внове. Одно дело — понимать по лицу и поведению или же видеть проявленнный страх животного. И совсем другое — озузать его почти как свой. Я мысленно потянулся успокоить коня, взялся говорить с ним, попутно затягивая ремни упряжи. И, о чудо, Сергм затих. Покончив со сборами, я поднялся в седло. Конь заплясал, но все же признал мою руку окончательно. Так, шагом, мы покинули залитую подсыхающей кровью странную деревушку. Я свернул с дороги к лесу, туда, где над кронами поднимались девять темных неприветливых столбов, тонувших вершинами в облаках. Добраться туда мне предстояло к вечеру.
***
Я волнуюсь?
Я волнуюсь.
Если не сказать хуже — нервничаю.
Солнце садится. Мой вампир идет к цели. Я это чувствую. Связующая нить постепенно натягивается. Еще немного — и я увижу того, кто двадцать лет не давал мне покоя. Я смогу посмотреть ему в глаза и сказать… А что, собственно, сказать? Он обязан мне своим существованием, но ничего не должен. Он воплощение образа, но не сам образ. И я боюсь. Все равно боюсь. Нет, не его самого. Он ничего не сможет сделать мне лично, разве что повредит аватар, в котором я нахожусь. Но он может обозлиться на то, что я манипулирую им. Не оценить правду. Не понять…
А многие ли в населенных мирах способны это понять? Готовность поднять из пепла и иллюзий целый мир, превратить плод чужого воображения, давно уже сгнивший от старости и заброшенности, в нечто живое и весомое — ради одного-единственного разумного. Его будущий спутник и верная тень сейчас лежит древним трупом где-то в катакомбах цитадели рыцарского ордена. Обоим придется пройти заготовленный путь. Заготовленный — мной. И хоть реальность стремится разогнаться по проторенной дорожке, направляю ее я.