Кровь и золото ислама
Шрифт:
Арабский Да Винчи
Аль-Бируни, математик, историк и астроном из Хорезма, – самая крупная и яркая звезда на исламском научном небосклоне. В молодости он был советником местного правителя, при Саманидах работал в Бухаре, а при Газневидах служил султану Махмуду и путешествовал вместе с ним и его армией по Индии. Последние годы он провел под опекой султана Масуда, которому посвятил всеобъемлющий астрономический «Канон».
Бируни был средневековым ученым, а значит – универсалом и толкователем Аристотеля. Его интересовали все науки и все искусства, за исключением богословия. В сферу его интересов входили география, история, этнография, физика, математика, минералогия и многое другое. Математику он ценил выше всего, считая ее универсальным инструментом, который открывает доступ к любым загадкам и тайнам природы. Одной из его любимых наук была тригонометрия: он много работал над тем, как проецировать
Не менее ярко он проявил себя в этнографии и исторической хронологии: его детальное описание Индии до сих пор считается образцовым. Аль-Бируни хорошо знал индийскую науку и религию, в оригинале читал на санскрите и переводил на него арабские трактаты. Самих арабов он при этом не любил, предпочитая им персов, хотя сам писал на арабском.
Как и ар-Рази, которым он искренне восхищался, аль-Бируни ближе всего стоял к тому типу пытливого и объективного ученого, какой мы знаем сегодня. Для него существовали только точно взвешенные и проверенные истины, основанные на рациональном мышлении и живом опыте. По вере он был шиитом, симпатизировавшим манихейству, но всегда достоверно и беспристрастно излагал другие вероучения, стараясь объяснить их психологическими мотивами. О трезвости мышления и широте взглядов аль-Бируни красноречиво говорят его отзывы об индусах, в которых он описывает их «чудовищные» обычаи без намека осуждения, считая, что они имеют такое же право следовать своим привычкам, как мусульмане – своим. «Не только индусы смотрят сверху вниз на все народы, кроме своего собственного: это обычное свойство всех людей».
Руководствуясь теоретической наукой, аль-Бируни достиг блестящих практических результатов, на которые не мог рассчитывать никакой другой ученый его времени. Он первым измерил твердость и плотность минералов и создал теорию о геологической трансформации ландшафта, в результате которой формируются горы и морское дно становится сушей. Опираясь исключительно на астрономию и математику, он предсказал существование большого материка между Атлантическим и Тихим океаном – будущей Америки.
Аль-Бируни был одним из немногих ученых, кто в своих изыскания прибегал к экспериментам. Его не устраивала любая неясность и произвольность в допущениях, легковерие и ссылки на авторитеты, не подтвержденные знанием и практикой. Он на дух не выносил всевозможные «народные», неизвестно откуда взявшиеся мнения и добросовестно проверял сомнительные постулаты, которыми были полны тогдашние псевдонаучные труды. Однажды он взял «магический» камень, который якобы мог вызывать дождь, и, проделав все необходимые ритуалы, установил, что дождь так и не пошел. В другой раз он опроверг распространенное мнение, что змея слепнет, увидев изумруд: поставленный им опыт этого не подтвердил. В отношении к фактам аль-Бируни всегда был дотошным, основательным и нетерпимым ни к каким темнотам и «выдумкам толпы».
Один из ученых рассказал аль-Бируни, что нефрит защищает от удара молнии. В доказательство он принес кусок нефрита, расстелил на нем ткань и положил сверху тлеющий уголь: ткань осталась невредимой. Аль-Бируни возразил, что стальное зеркало производит то же действие, однако от удара молнии расплавляется, а не защищает от него. Опыт был признан неудачным.
Его любовь к знаниям была неистощима и поглощала его целиком, требуя постоянной сосредоточенности и пренебрежения к мирским делам. Биограф писал, что «его рука почти никогда не расставалась с пером, его глаза – с наблюдением и его ум – с размышлением, за исключением двух праздничных дней в году». Смерть аль-Бируни вполне соответствовала жизни убежденного ученого. «Я посетил его, – рассказывал современник, – когда его душа была почти готова отлететь и предсмертное дыхание стеснило ему грудь, и в этом состоянии он сказал мне: «Как это ты объяснил мне однажды такой-то вопрос наследования?» Я ему сказал с состраданием: «В этом-то состоянии?» – и он ответил: «Не лучше ли, если я прощусь с миром, зная этот вопрос, чем покину его, не зная его?» Тогда я ему повторил вопрос, и он запомнил его и обучил меня тому, что он обещал; затем я вышел от него и уже на улице услышал крики, возвещавшие о его смерти».
Аль-Бируни не пользовался большой популярностью ни у современников, ни у потомков, поскольку его язык был труден для восприятия: сам он говорил, что пишет для ученых, а не простых людей. Его великолепная «Индия» и астрономический «Канон Масуда» позже почти не упоминались в мусульманской литературе. В Европе о нем ничего не знали вплоть до XIX века.
Читайте в Приложении. Бируни об Индии и идолопоклонстве
Философ, ученый, врач, вазир
Гораздо больше был известен младший современник Бируни – Ибн Сина, или, как его называли в Европе, Авиценна. В исламском мире он носил почетные прозвища «аш-Шайх ур-Раис», то есть глава мудрецов, и «Худжат аль-Хак», авторитет истины.
В годы его детства Караханиды захватили Бухару, а Махмуд основал новую династию Газневидов. В десять лет он закончил начальную школу – мактаб, позже учился у частных учителей, изучая философию, логику, геометрию, астрономию, физику, богословие и медицину (по Гиппократу и Галену). Самым легким предметом он считал медицину, а самым трудным – метафизику Аристотеля. К 18 годам он прошел курс всех известных на то время наук и дальше занимался самостоятельно.
Ибн Сина с детства проявлял выдающиеся способности и уже в юности прославился как врач. Когда придворные лекари не смогли вылечить бухарского эмира Нуха, он один сумел найти нужное лекарство. За это исцеление эмир предложил ему щедрую награду, но Ибн Сина попросил лишь доступ в знаменитую Бухарскую библиотеку – и стал чуть ли не единственным посетителем этого огромного книгохранилища. «Я видел там книги, – писал он, – о которых никогда не слышал и которые не встречал больше нигде».
Молодой ученый учился почти круглосуточно, взбадривая себя вином, и иногда во сне решал научные проблемы, которые не мог решить наяву. Память у него была такой, что он запоминал все, что читал, и всегда цитировал чужие труды по памяти, не прибегая к книгам. В то же время, как пишут некоторые историки, Ибн Сина вел крайне развратный образ жизни, а его дурной характер и невероятная надменность в обращении нажили ему много врагов. К остальным ученым он относился с насмешкой или пренебрежением, считая их ниже себя, и редко снисходил до дискуссий. В молодости он снисходительно переписывался с медиком Абу-ль-Фараджем, но когда тот посмел ему в чем-то перечить, смешал его с грязью и назвал «дерьмоедом».
После захвата Бухары Караханидами Ибн Сина переехал в Ургенч (столицу Хорезма), где хорезмшах Мамун собрал вокруг себя самых выдающихся ученых. В эту группу, которую называли «академией Мамуна», вошли Ибн Сина и аль-Бируни. С Бируни у Авиценны были сложные отношения. Ибн Сина скрепя сердце признавал его равным себе, но в переписке позволял себе оскорбительные замечания вроде «вы беретесь за вопросы, которые превосходят ваш интеллект» или «у вас плохо с логикой». Бируни в ответ забрасывал его каверзными вопросами, подсмеивал и провоцировал, подвергая сомнению авторитет Аристотеля. Он заявлял, что философы и тем более богословы вообще не должны заниматься проблемами, которые может решать только наука: важнее эмпирический опыт, а не метафизические рассуждения. Бируни спрашивал: почему лед плавает на воде, хотя состоит из тех же элементов, что вода? Почему замерзающая вода разрывает запечатанную бутылку – ведь при охлаждении она должна сжиматься, а не расширяться? Имеют ли другие небесные тела массу и вес – так же, как Земля? Есть ли во Вселенной другие миры, кроме нашего? Абу-ль-Фарадж, некогда оскорбленный Ибн Синой, радовался, что кто-то наконец смог поставить на место надменного врача: «Бируни сделал это для меня!» Кончилось тем, что Ибн Сина прервал общение с Бируни, сославшись на то, что у него есть более важные дела, и поручил вести переписку своему вздорному и сварливому ученику, который сыпал больше оскорблениями, чем аргументами.
Всю оставшуюся жизнь Ибн Сина скитался по разным городам и княжествам. Покинув Хорезм, завоеванный Махмудом Газнийским, он отправился в прикаспийский Гурган, где обрел своего верного ученика и биографа Джузджани. После Гургана Ибн Сина переехал в Рей и в Хамадан: здесь местный эмир ценил его так высоко, что сделал своим вазиром. Во время мятежа в Хамадане его арестовали и чуть не казнили, но он сумел восстановить свое положение, вылечив заболевшего эмира.
При новом правителе Хамадана Ибн Сина снова сидел в тюрьме (его заподозрили в шпионаже), затем бежал в Исфахан, где его чуть не казнили местный султан-самодур, а оттуда в Рей. Там его нагнал гонец от исфаханского султана, настроение которого переменилось, и Ибн Сина вновь вернулся в Исфахан. Здесь он занимался исправлением календарей и писал новые труды.
Свой конец ученый встретил в том же Исфахане при султане Ала ад-Дауле. Ибн Сина страдал желудочным коликами, а служба при дворе заставляла его везде следовать за султаном, который мог в любой момент потребовать его к себе. Неправильное лечение усиливало его страдания и лишало сил. В конце концов, он начал лечить себя сам, но было уже поздно: страдания стали невыносимыми, и он больше не вставал с постели. Поняв, что близится смерть, он перестал принимать лекарства, раздал имение бедным и отпустил на волю рабов. Говорили, что на смертном одре он прочитал двустишие: