Кровь и золото погон
Шрифт:
Павловский понимал, солдат, жиревших на сытых харчах в тепле и покое, необходимо занять. С этой целью он разработал план ротных и взводных учений, строевых занятий и учебных стрельб, ежедневного осмотра состояния оружия, обмундирования и конского состава. Еженедельно отряд организованно ходил в бани, регулярно занимался стиркой белья. Разведка и боевое охранение были на высоте.
За постой и питание Павловский платил местному населению тем, что имел: рублями Российской империи, дензнаками Временного правительства, германскими марками. Всего этого добра, добытого в ходе отступления неправедным путём, у него имелось в достатке. Но солдаты помогали хозяевам и по хозяйству: заготавливали в лесу сосновый
В середине декабря запорошило. К Рождеству село и хутора засыпало плотным снежным одеялом, сосновые леса превратились в исполинов с огромными белыми пушистыми шапками. Ещё не пришли крепкие морозы, воздух был чистым и свежим, а ночи – тёмными, безлунными и беззвёздными, из густой облачности сыпал и сыпал снег. Павловский после ужина сидел во дворе под навесом на задке саней, курил и думал, что делать дальше, куда идти, как снабдить отряд походным довольствием… Он не знал обстановки в стране, в Петрограде, на фронте. И был ли он, фронт этот, не развалился ли совсем? Где немцы, где русские? Сюда, в восточную лесную глухомань Латвии, не достигали никакие новости и слухи. Здесь не было ни телефона, ни телеграфа. Почта не работала более полугода. Местные, главным образом состоятельные, изредка ездили в Мариенбург за покупками, к родным, в аптеку или по иной какой нужде, но никогда ни о чём ни ему, ни иным офицерам и солдатам не рассказывали. Когда Павловский спрашивал старосту или пастора, есть ли немцы в Мариенбурге, те прятали глаза и неизменно отвечали: «Мы их не видели».
После Рождества Павловский остро ощутил недовольство хозяев долгим сидением русских в селе и на хуторах. Местные перестали здороваться на улице, обходили его стороной, отворачивались. Прапорщик Гуторов докладывал, хозяева, у которых на постое стояли солдаты, резко урезали объем и ассортимент подаваемых к столу продуктов, в некоторых хуторах надвигался голод. Здешние места не отличались богатой землёй, кругом пески да болота, мало сенокосных угодий. Как правило, крестьянам на зиму хватало картофеля и капусты. Помогало изобилие грибов и ягод. А вот хлеба до весны не хватало никогда. Ржаная мука заканчивалась к февралю, пекли хлеб и пироги из ячменной, но и та к апрелю исходила. Потом с низким поклоном шли к богатеям и в помещичьи усадьбы, ехали в Мариенбург к перекупщикам зерна и мельникам, умоляли дать в долг муки и семян на посевную, клялись летом отбатрачить с лихвой. И мяса не хватало. Боровов, поросят (у кого они были) и птицу резали ещё осенью и зимой, сало берегли про запас.
Так было всегда. А во время войны стало совсем невмоготу. Хлеба негде было достать в принципе. Надежда отсидеться в глухомани, вдали от фронта, рухнула. Как снег на голову свалился этот русский отряд и подъел вчистую все крестьянские запасы, выскреб все сусеки, порезал оставшихся кур и уток. Голод стучался в дома. Негодование крестьян перерастало в злобу и враждебность к военным. Многие, в том числе русские и латгальцы, уже обращались к старосте Лапиньшу и пастору Озолсу с вопросом: «Когда уйдут русские?» И после Крещения староста и пастор в лютеранской церкви тайно собрали общинный совет. Решили отправить делегатов в Мариенбург, где стоял германский гарнизон, просить немцев о помощи. Для верности отправили две группы, зная, что русские повсюду выставили секреты, и если кого схватят, пощады не жди.
Одну группу из трёх мужиков, затемно отправившуюся в Мариенбург, дозорные из эскадрона Павловского взяли в трёх верстах от села. Отказавшихся отвечать, куда те направили сани, фельдфебель Девяткин для порядку приказал выпороть и доложил Павловскому. По его приказу мужиков вывезли на хутор, раздели догола и, привязав к соснам, стали на морозе пытать. Те во всём сознались, но про вторую группу, ушедшую ночью на лыжах через болото, умолчали.
Павловский, возмущённый страшным предательством Лапиньша и пастора, велел прапорщику Гуторову объехать хутора и распорядиться о подготовке к походу, изъятии у местного населения лошадей, саней, фуража, продуктов питания, тёплой одежды и обуви. Фельдфебелю Девяткину отдал команду резать на мясо молочных коров. Лошадей старосты тоже реквизировали.
Арестованных старосту Лапиньша, пастора Озолса и членов общинного совета после очной ставки с задержанными и истерзанными мужиками, выдавшими всех с потрохами, под усиленной охраной поместили в сельской кузне. Трое суток в селе и на хуторах с разрешения Павловского шли грабежи и насилия. Вначале он сам изнасиловал жену старосты Сариту, затем их дочь Лауму, а поздней ночью, крепко выпив, – Марию, супругу пастора. Насытившись, он отдал несчастных женщин солдатам.
Перед рассветом утомившегося Павловского разбудил прапорщик Гуторов.
– Господин ротмистр, немцы!
Павловский, ничего не понимая спросонья, проворчал:
– Какие к чёрту немцы? Откуда вы их взяли?
Гуторов доложил:
– Видать, проморгали мы, господин ротмистр, кто-то из местных гадов добрался до Мариенбурга. В пяти верстах к востоку от села разведка обнаружила конный разъезд немцев числом до полувзвода. Их пропустили, а вскоре появилась колонна из двух пехотных рот с двумя орудиями и дымящейся полевой кухней.
Павловский вскочил с постели, стал быстро одеваться и на ходу отдавал распоряжения:
– Готовность полчаса, уходим на северо-восток, в сторону Пскова. Обозные сани поставить впереди колонны. Отход прикрывает второй взвод с двумя «максимами» на санях. Боевое охранение обеспечивает первый взвод драгун. Девяткина с его взводом отправить в разведку дороги. Пусть докладывает каждый час. Всё! Исполнять!
– Слушаюсь, господин ротмистр! – Гуторов щёлкнул каблуками сапог. – А что с арестованными делать? Может, выпорем и отпустим?
– Ещё чего! Кузню сжечь.
– С людьми? – Прапорщик от удивления даже присел на стул.
– Вы не поняли приказа, прапорщик? Это не люди, это предатели. Исполнять!
Отряд организованно уходил по засыпанной снегом лесной дороге. Позади, в селе, жарким огнём горела сельская кузня, вокруг которой бегали поливавшие её водой из вёдер мужчины и женщины. Повсюду кричали, рыдали, но грохот огня заглушал все звуки. Вскоре обрушилась полыхавшая кровля. В «знак благодарности» за кров и стол Павловский оставил трупы, голод, истерзанные души и ненависть. Горе накрыло село и округу.
2
Восемнадцатый год наползал на Россию тяжёлой, страшной тучей, рокотавшей отзвуками последних сражений Первой мировой войны и первых боёв войны Гражданской. Эта жуткая туча то отражала всполохи горевших дворцов и усадеб, то обагрялась испарениями потоков крови расстрелянных большевиками генералов и адмиралов, армейских, флотских и жандармских офицеров… Страна вслепую протискивалась в узкое горло жестокого, никого не щадившего будущего.
В январе (по старому стилю) декретом ВЦИК большевики разогнали Учредительное собрание, отказавшееся признать советскую власть, её правительство и декреты; была принята «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа», закрепившая политическое и социальное бесправие русской интеллигенции; изданы декреты Совнаркома об организации Рабоче-крестьянской Красной армии и Рабоче-крестьянского Красного флота; церковь была отделена от государства; аннулированы все государственные внутренние и внешние долги.