Кровь или семьдесят два часа
Шрифт:
Высохшая старушка с мягким голосом помнила свой предмет не лучше студентов. Она умно кивала, слушая бодрую чепуху, которую несли будущие фельдшеры, и ставила отметки, руководствуясь исключительно показателями в журнале успеваемости.
Счастливые выпускники размахивали зачетками и благодарили судьбу за халяву, не догадываясь, что у этой халявы было имя.
Вика догадывалась о своей роли в случившемся, но постаралась скорее забыть об этом. Она шла по вечернему Ленинграду под руку со своим кавалером, и недавние передряги казались пустыми и далекими. Они любовались огнями праздничного города. На душе было легко и радостно, но бренное тело начинало давать о себе знать. Она продолжала весело вышагивать, не показывая вида, что ей нелегко идти в таком темпе. Дима заметил ее
Вике же дали свободное распределение по болезни, и мама устроила ее медсестрой к себе в поликлинику. Эта работа тяготила молодого специалиста. Девушка мечтала спасать людей на передовой медицинского фронта, но ее убедили, что «Скорая» не для ее здоровья. Работая участковой медсестрой, Вика начала чахнуть. Ей нужно было действо — куда-то бежать, кого-то спасать. Она себя чувствовала той самой бодливой коровой из пословицы, которой бог не дал рогов.
«Почему все так несправедливо в этой жизни?» — задавалась она горьким вопросом. — Моя работа идеально подходит подруге. Сиди весь день, да поддерживай свой избыточный вес плюшками и печенюшками».
Вика же ненавидела сдобу и всему на свете предпочитала приличный клок мяса в любом исполнении.
— Тигры травку не едят, — говаривала она, — впиваясь в очередной кусок вырезки.
В их доме никогда не экономили на еде, но на ее упитанности это никак не отражалось. Как говорится, не в коня корм.
И было это не потому, что она работала как лошадь, а все из-за того же генетического дефекта. Мутированный ген не только веселился в ее легких но еще и мешал правильному усвоению пищи. Так что, носи она очки, ее можно было бы смело называть вечно голодным очкариком.
Ну, а без очкариков в их компании и так не обошлось. Дима и его друг были выпускниками школы для детей с проблемным зрением. И хотя оба носили контактные линзы, к вечеру на их носах материализовывались ужасного вида очки. И главный ужас был не в толщине стекол, а в отвратительном дизайне оправ. Тонкие, изящные, золотые и серебряные оправы считались растлевающими атрибутами запада. Толстые и грубые очки, сделанные из пластмассовых отходов непонятного цвета, — вот признак наступающего по всем фронтам коммунизма. Да только наступление это было трудно разглядеть, даже сквозь так любовно сделанные для строителей светлого будущего очки.
Ну, а пока до коммунизма было далеко, веселая компания наслаждалась развитым социализмом с его маленькими радостями. Порадовавшись жизни на остановке еще с полчаса, они с трудом втиснулись в наконец-то подошедший автобус.
Проводив девушек домой, Димин друг поспешил распрощаться.
— Пошли быстрее, пока транспорт еще ходит, — тянул он его за рукав, предвидя затяжное расставание.
Виновато улыбнувшись, Дима помахал Вике рукой и понуро побрел за нервно подпрыгивающим товарищем, которому, по большому счету, не мешало бы вынуть шило из одного места.
А потом были свидания, цветы и шампанское, мороженное и коктейли, поцелуи и признания в любви, бесконечные разговоры и бессонные ночи. Не прошло и месяца, а Вика уже работала на одной подстанции с подругой и конечно с теперь уже своим Димкой. Она была на седьмом небе от счастья: — Делать любимое дело, да еще с любимым человеком, что может быть лучше!? Неужели предсказания Матрены о верном спутнике сбываются? Но, как и все в этом мире, счастье было недолгим. Вскоре началась черная полоса и посыпались неприятности. Вика наслаждалась интересной работой лишь до тех пор, пока ее бригада не попала в район пятиэтажных хрущевок. Отсутствие в них лифтов подтвердило правоту мамы и убило Викину мечту о «Скорой». На третий вызов, который, как назло, снова был на последнем этаже, врач ее уже не взял. Она сидела в глубине машины и все еще пыхтела от предыдущих гонок по лестничным пролетам. В глазах было темно от горя и нехватки воздуха.
— Я не переживу, если мне придется уйти и потерять сразу все, — тихо всхлипывала Вика, прикрыв рот ладошкой, чтобы не услышал водитель. — Ну почему я такая невезучая? Страхи ее оказались напрасны. Увольнять ее не стали, а назначили главной по комплектованию медицинских чемоданчиков и посадили в комнату с австралийским названием «Сумочная». Работа, конечно, была не творческая, но зато с людьми, да еще с какими! Что ни врач, то уникум, что ни фельдшер, то самородок, ну, а о медбратьях вообще разговор особый. Недаром один из них стал киноартистом, а затем и режиссером. А самое главное, ее Димка был рядом.
Но, к несчастью, похоже, она засвети макологом, и выдала себя черным сестрам. А иначе как можно было объяснить, что она вдруг, как магнит, стала притягивать неприятности к себе и своим близким. Попал под раздачу и ее любимый.
«А еще говорят, что бомба два раза в одно и то же место не падает, — сокрушалась Вика. — Ведь досталось уже мне», — в том, что они с Димой были уже одно целое, она не сомневалась Да и на подстанции их уже кроме как Вича и Дича не называли.
Виной неприятностей Дичи стал остаточный принцип финансирования медицины. Их подстанция была единственной в городе, не имеющей цивилизованного туалета. Дежурная фраза «удобства во дворе» коротко и ясно описывала забытую на окраине мегаполиса подстанцию-падчерицу. В знак протеста мужской персонал показывал администрации еженощную фигу в кармане. А точнее, не фигу и не совсем в кармане. Мужчины подстанции по давно заведенной традиции ночами мочились под окнами заведующего. Просто так это делать было неинтересно, поэтому они соревновались, чья струя выше. Были среди них рекордсмены, которые добивали до самого подоконника, оставляя желтые брызги на окне начальства. Однажды ночью, вернувшись с вызова, Дича со своим водителем начали соревноваться в дальноструйности. Молодой специалист так увлекся подбором наиболее эффективного угла атаки струи, что не заметил, как кто-то вышел на улицу и застал его за этим интереснейшим занятием. Более проворный водитель успел шмыгнуть за угол, а беспечный Дича попался на глаза не кому-нибудь, а главной стукачке подстанции. Утром об этом шушукались все, но, как ни странно, суточная смена бригад прошла без эксцессов. Дича с Вичей успокоились и ушли домой. Но как говорят китайцы — огонь под бумагой не спрячешь. Через день Диче позвонил тот самый водитель и предупредил о том, что заведующий рвет и мечет и что грядущие санкции не за горами.
— Тебе лучше здесь не появляться, — посоветовал он. — Скажи, что заболел, и отсидись дома, пока все не уляжется.
— Не переживай, — успокоила его Вича. — Как придем на работу, ты иди в водительскую комнату, а я посмотрю, в каком настроении начальство, и дам тебе знать.
Так и сделали. Она выждала, пока заведующий останется один, и вошла к нему в кабинет под предлогом сверки журналов наркотических средств. После визита Вичи начальник долго не показывался. Из-за его отсутствия начало пересменки задерживалось. Когда шеф наконец появился, он не проронил ни единого слова. Без его обычных желчных замечаний бригады быстро отчитались за прошедшие сутки и потерянное время было наверстано. Последняя бригада отрапортовала, и в холле повисла неловкая тишина. Никто не хотел первым покидать собрание, все замерли в нервном ожидании. К счастью, по громкой связи сообщили о поступившем вызове, и жизнь потекла дальше.
Заведующий скрылся в своем кабинете и просидел там до обеда. Когда он наконец появился в комнате отдыха, на его лице была скорбь всего еврейского народа. Он бесцеремонно прервал послеобеденный перекур и попросил одного из врачей сделать ему кардиограмму. Часом позже, сказавшись больным, он оставил вверенный ему коллектив на самоуправление и уехал домой.
— Что там, на кардиограмме? — пытали на кухне счастливчика.
— Да ничего там нет, — отмахивался тот, — просто аллергия на работу.