Кровь избранных
Шрифт:
«Гости» проникли в технический корпус. Ни одна половица не скрипнула под их ногами. В соседнем здании чутко спавший Герман приоткрыл глаза и понял: что-то не так. Шагов часового на крыше слышно не было. Он прислушался: со стороны леса раздался шум, стих, потом опять возобновился.
Здоровяк вгляделся в темноту за окном. В высокой траве наблюдалось странное шевеление. Надев ботинки, Герман подошел к оружейной пирамиде, сунул в кобуру люгер, закинул за плечо винтовку и взял запас патронов. Когда немец открыл дверь в общую спальню, все уже проснулись. Великан быстро отдал распоряжения и побежал к комнате
Герман без церемоний вошел в спальню и разбудил Дитриха. Подавив зевок, Хофштадтер сел на постели и провел рукой по сонным глазам и редеющим волосам.
— У нас нет времени, майн герр, одевайтесь.
Здоровяк протянул ему куртку и брюки, лежавшие на стуле у изголовья. Штурмбанфюрер быстро оделся и взял пистолет с ночного столика.
— Что случилось, Герман?
— На нас напали, — пробасил великан.
Дитрих затянул ремень и посмотрел на соотечественника. Вопросов Хофштадтер больше не задавал, и вскоре оба выскочили из комнаты.
Рейнджеры проникли на территорию базы бесшумно и были очень удивлены, когда в них ударил луч прожектора и посыпался град пуль. Одни нападавшие побежали по двору к жилым корпусам, другие двинулись к зданию главной лаборатории.
В лесу десантник прикрепил размотанный кабель к металлической коробке прерывателя высокого напряжения. С ревом голодного хищника к небу стремительно взмыл столб огня. Разбуженные грохотом обитатели леса отчаянно разлетались, разбегались и расползались кто куда. Перестрелка в жилой зоне прекратилась — все обернулись в сторону взрыва. Хофштадтер и охранники забаррикадировались на верхней площадке лестницы и снова открыли огонь по противнику.
— Черт побери! — закричал отчаянно отстреливающийся Герман. — Их слишком много. Надо сматываться.
Снаружи оставшиеся в живых люди штурмбанфюрера отступали, прячась за нагромождением ящиков. Пуля попала в прожектор, раздался хлопок, и свет погас. Теперь в темноте сверкали яркие вспышки выстрелов.
Над грудой развалин поднимался огонь, и оттуда стал доноситься сладковатый запах горелого мяса. Как из-под земли, появился новый отряд рейнджеров и устремился к жилым корпусам. Вдруг стало еще темнее, и ливень полил как из ведра.
Герман открыл шквальный огонь. Его заволокло дымом, и он завопил во все горло, когда понял, что магазин пуст. Пока немец перезаряжал оружие, на него градом сыпались пули.
Те немногие, что остались в живых, отстреливались до последнего патрона, стараясь сдержать натиск нападавших. Вытянув руку, Дитрих отбросил люгер. В ушах звучали слова Германа: «Их слишком много…» Скоро все было кончено. Рейнджеры ходили между распростертых тел и стреляли в висок каждому, в ком еще теплилась жизнь. Штурмбанфюрер мрачно смотрел на красную жидкость, заливавшую ботинки. В здании запах порохового дыма раздирал легкие. А снаружи бушевала вода, словно хотела смыть напрочь весь лес.
Дитрих поднял лицо, рассматривая окруживших его людей в черном. Хофштадтер сунул руку в карман куртки, и рейнджеры схватились за оружие. Но тот лишь вытащил сигару. Один из десантников выдвинулся
— Мне бы следовало без лишних слов прикончить тебя, мистер Эйч, но хочу, чтобы ты знал предателя. — Молния осветила заросшее щетиной лицо Понтичелли.
В этот момент вошли трое насквозь промокших и грязных людей, один из которых держал шкатулку.
— Ладно, образцы наши, — ухмыляясь, сказал Джордж. — Мы годами следили за вами, пока не вычислили это место. Один из лабораторных техников информировал нас всякий раз, когда привозили очередных подопытных из Корумба. Теперь он такой же труп, как и все остальные. Нам известно, что в шкатулке Аль-Харифа нет, но есть очень ему близкое вещество. На всякий случай мы отправили людей из УСС и в Новую Германию, чтобы они добыли записи твоего отца. Я только сделал свою работу, штурмбанфюрер. И не будем поминать прошлое? Нет, все же не выйдет, нацист гребаный…
Понтичелли поднес пистолет ко лбу Дитриха, держа палец на курке, и добавил:
— Ах да! Привет от Артура.
На губах Хофштадтера застыла легкая улыбка. Он не мог показать, что боится умереть. В сущности, жизнь не что иное, как все подчинившая себе воля. А остальное не имеет значения.
Не важны любовь креолки, нежность матери, безумные мечты отца, дружба Отару. Ничего не значит ужас людей, корчившихся от действия ядов после неудачного эксперимента. Амбиции, ненависть, меланхолия, прощение, месть — это все мелочи. Штурмбанфюрер вдруг почувствовал, что карман куртки оттягивает книжица в темно-красном переплете.
Мы ждали, пока она умрет, И время так сжалось, Что наши души и слова не успели вымолвить, Как новость уже пришла. Она вспомнила и забыла, А потом легко и безропотно, Как тростник над водой, Встрепенулась и умерла. [82]Дитрих вдохнул свежесть дождя, лившегося в пробоины на крыше. Он не закрыл глаз, не отвел взгляда и ничего не сказал.
82
Строфы из стихотворения Эмили Дикинсон. Перевод О. Егоровой. (Прим. перев.)
2
Новая Германия, Паргвай,
май 1948
Часы пробили три. Отару сидел в кабинете у камина и перечитывал записи. Положив документацию на столик, японец стал наблюдать, как языки пламени поглощают поленья. Сняв очки, Хиро потер переносицу. В технической команде, собранной штурмбанфюрером, обнаружились недюжинные таланты. За последние годы они проделали громадную работу. С тех пор как Отару поселился в Мато-Гроссо, ученый каждые пять-шесть недель возвращался на несколько дней в Новую Германию. Время от времени японец нуждался в передышке, и тогда Дитрих, или Герман, или Налетилич на самолете везли Отару в Парагвай, чтобы тот мог привести в порядок чувства и мысли.