Любовная лирика – один из китов, на котором веками держалась поэзия.
Невозможно представить Шекспира без любовных сонетов. Пушкина – без «Признания» и «Я помню чудное мгновенье…». Пастернака – без «Никого не будет в доме» и «Любить – иных тяжелый крест…»
Говорят, что сейчас этот кит медленно тонет, что любовной лирики все меньше…
Нет, у самодеятельных стихотворцев её – хоть вагонами отгружай, там с этим все благополучно. Но кит этот у них, чаще всего, надувной и серийного производства. Плавать, держась за него, и бултыхать ножками приятно, и для массового отдыха (и самовыражения) штука удобная.
Продолжают радовать любовными виршами поэты-эстрадники. «Я твой наркоман, ты – моя доза…» «Узнай сегодня мои размеры сладкой любви…» Населению нравится.
А настоящая любовная лирика? Нет, она не исчезла. Как бы ее голос не заглушался гулом самодеятельного стихотворства и громыханием эстрадных виршей.
«Кровь-любовь» – сборник именно такой лирики.
«кровь-любовь», – так нельзя рифмовать,но прожить еще можно…
– пишет
один из его авторов, Александр Кабанов.
Да, рифмовать «любовь» с «кровью» уже нельзя: избитая рифма. Но сопряженность Любви, Эроса, с жизнью и смертью из поэзии никуда не ушла. «Эрос Танатосу говорит…» – проходит рефреном в стихотворении другого автора сборника, Ирины Ермаковой. Эрос вступает в поединок с Танатосом. И побеждает его.
В «Кровь-любовь» вошли стихи девяти крупных современных поэтов – разных поколений, работающих в разных поэтиках, живущих в разных городах и в разных странах… Объединяет их Любовь – ars amatoria – как тема создаваемых ими стихов. И любовь к высокому поэтическому ремеслу, ars poetica.
С.А.
Ирина Ермакова
«он так меня любил…»
он так меня любили эдак тожено было всё равно на так похожепохоже так чтоб раззвонить про этошнур намотать на середину светабикфордо-телефонный и поджечьи лишнюю америку отсечьпусть катится и плавает вдалираз так любил а не умел иначепусть с трубкою своей стоит и плачетна половинке взорванной земли
Люба
Богородица глянет строго:сопли утри!Ты – любовь.Царство твое внутри.Чем валяться ничком,кричать целый день молчком,лучше уж тарелки об стенку бить —верное дело.И тарелка уже поет,кружась волчком,и сама взлетает,нож воткнулся в стол,начинает дрожать, звенит,дождь за шторой пошел,набирает силу, гремит.И она слушаетошалело.Дождь идет без слов,а кажется, окликает:– Любовь! Любовь!И она оборачивается,и сияет.И так нежно цветутрадужные синяки,словно есть на этой земле уют,а реветь глупо,словно тут не пьют,не орут,не бьют,не все – дураки.Ты чего, Люба?Улыбается.Знает, что всех нас ждетне ухмылка больная,не искривленный рот,не пинок в растущий животи не вечные горынесвязанного лыка,а – блестящий манящий сводвесь —вот такая вотсиятельнаяслепительнаяулыбка.
«Когда за мной ухаживали разом…»
Когда за мной ухаживали разомполковник Соловьев и мэтр Розов,таскали мне одни и те же розыи заливались общим соловьем,что не к лицу стареющей невестеобоих слать в одно и то же место,тогда я врозь отправила их честно,и вот они ушли туда живьем.А там живому – понимаешь сам,там – сущий сад, серьезные аллеи,о, там высокопарны небеса!Обломанные на венцы, алеют,пятнают вид терновые кусты…Я в сумерки посланников жалею:переступив бумажные цветы,идут, следя распахнутые ямы,и гении зарытой красотынад ними вьются тучными роями.Из разных мест они идут вдвоеми видят, как настырными корнямикресты пропарывают напроломнаш тонкий шар, забившийся в аллею.Они идут к скамейке за углом,обиженные (я-то их жалею,они не знают, и несут горбысвоей любви, которые алеютсквозь жизни, сквозь одежды, как грибы).Идут
к скамейке, где отводят душу,витиевато, в две благих трубыкостят меня и посылают к мужу,о чем мне сообщает соловейзнакомый или (вырвавшись наружу,царапая их речи все острей)колючий куст какой-то. Что там – розы?Из-под земли под лавочкой моейне разобрать: терновник или розы.Они сидят и весело скорбят,полковник Соловьев и мэтр Розов.А я лежу, и я люблю тебя.И, наконец, кому какое дело?
«А легкие люди летят и летят…»
А легкие люди летят и летятНад нами и строятся как на парадСмыкается клин продлевается клиномО нить человечья на воздухе длинномИх лица почти не видны за домамиЛетят и свободными машут рукамиНа тягу земную глядят свысокаИ нет им печали и нет потолкаИ нету им пола и тела и делаОстался ли кто на земле опустелойИм лишь бы достать дотянуть достучатьсяК начальнику счастья – к начальнику счастья?А кто ж его знает какой там приемЛюбовь моя мы наконец-то вдвоемВ отчизне любезной и в теле полезномПод солнцем горячим под небом отверстымГде красная-красная тянется нитьКак жизни летучее жало как жалостьИ чтоб уцелело вернулось осталосьДавай их любить
«…Эрос Танатосу говорит: не ври…»
…Эрос Танатосу говорит: не ври,у меня еще полон колчан, и куда ни кинь —всякая цель, глянь – светится изнутри,а Танатос Эросу говорит: отдзынь!Эрос Танатосу говорит: старик,я вызываю тебя на честный бой,это ж будет смертельный номер, прикинь на миг…а Танатос Эросу говорит: с тобой?Ты чего, мелкий, снова с утра пьян?Эрос крылышками бяк-бяк – просто беда.А у Танатоса снова черный гремит карман,он достает и в трубку рычит: д-да…и поворачивается к Эросу спиной,и в его лопатке тут же, нежно-зла,в левой качаясь лопатке, уже больной,златоперая вспыхивает стрела.
«Погоди, побудь еще со мною …»
Погоди, побудь еще со мною,Время есть до темноты.Наиграй мне что-нибудь родное,Что-нибудь из вечной мерзлоты.Ласточки, полезные друг другу,Собирают вещи за окном.Беспризорная зарница – к югуВ полной тишине махнет хвостом.Божья вольница. И в нетерпеньиСумерки раскачивают дом.Здесь всегда темнеет постепенно,Здесь темнеет нехотя, с трудом.Пальцы колют меленькие иглы,Сметывают звука полотно.Некому увидеть наши игры.Посмотри, уже почти темно.Тьма идет. Но, может быть, из тени,Из гудящей тени шаровойВыглянет горящее растенье —Блеск последней вспышки.Даровой.
Пенелопа
Я так была верна тебе, мой друг,что просто искры сыпались из рук,воспламенялось все вокруг – вернадо неприличия – огнеопасна.Кровь золотела в жилах, шла весна,и в черной луже плавал лист прекрасный.По-своему прекрасный черный лист.Прохожие оглядывались длинно,менты краснели, тормозил таксист,лишь воробьи чирикали невинно.И все благоприятели мои,все свистуны-красавцы-соловьидержали при себе свои вопросы,они вокруг роились, не дыша,без спичек поджигая папиросы.Но шла весна – навылет – как душа,и, как душа, взвилась и пролетела —легко-легко – ни смерти, ни огня,лишь папиросный дым вокруг меня.Ну что ж, душа, теперь – другое тело?
