Кровь людская – не водица (сборник)
Шрифт:
— До чертиков ловко у нее получается! — хвалит дед внучку своей сестре, бабке Олене. — А «гех» она сама для пляски выдумала. Телом пляску понимает!
Но бабку не радуют ни песни, ни выдумки в пляске. Она корит и деда
— Что старый, что малый — один толк, один грех.
Песни она признает только церковные, а от дедовых песен и трубки всегда пахнет грехом.
Пока Левко все это вспоминает и мечтает на будущий год непременно встретить наконец весну, за соседскими огородами начинается рассвет. Синева, словно вешние воды, обступает овин Карпца, а из-за него, как заспанные гуси, показываются белые облачка. Под окном истекают росой пышные георгины, принесенные отцом с господского двора. В глубине расцветших головок еще таится темь, а кончики лепестков то алеют, как кровь, то горят, как солнце. Светлеет и в хате. Левко видит уже, что на лежанке спит Настечка, а с полатей свисают большие ноги отца.
Левку хочется к отцу, но вдруг раздается отдаленный шум машины. И вот глаза мальчика уже прикованы к окну. Шум приближается, на дорогу черным зверем вылетает чертопхайка на трех колесах, за нею стелется хвост пыли. Но чертопхайке пригнулся тот самый долговязый дяденька в больших очках, со шрамом от пули на щеке, что дважды приезжал к ним. У него очень смешная фамилия — Замриборщ. Когда он впервые назвался, и Левко и Настечка прыснули. Отец хотел было прикрикнуть на них, но и сам улыбнулся. А Замриборщ ничуточки не рассердился и даже посадил Левка в коляску чертопхайки и прокатил по улице. Вот бы еще раз так прокатиться!
Возле их ворот чертопхайка чихает и останавливается. Левко соскакивает на пол и не своим голосом кричит:
— Папа, дядя Замриборщ приехал! На чертопхайке!
Отец поднимается с полатей, а Левко, чуть не разбив лбом дверь, вылетает во двор.
— Дядя Замриборщ, доброе утро! Вы опять к нам? — радостным криком встречает он гостя, который уже вводят свою чертопхайку в ворота.
— К вам, уважаемый товарищ Левко, — серьезно, как большому, отвечает Замриборщ.
«Уважаемый товарищ Левко» сразу перестает улыбаться, подтягивает штанишки и с удовольствием здоровается за руку с белозубым мотоциклистом.
— Дядя Замриборщ, вы меня еще покатаете? — Длинные черные ресницы Левка вспархивают вверх.
— И сам не знаю, — задумывается гость. — Это ведь большой расход бензина…
Лицо у Левка становится печальным, а Замриборщ улыбается.
— Ну, да где уж мое не пропадало! Прокачу такого казака, только за плату.
— Откуда же я вам денег возьму? — еще больше опечаливается Левко. — Мы очень бедные.
— А я с тебя много и не запрашиваю: споешь — вот и прокачу.
— Ну да? — недоверчиво тянет Левко, и его смуглое личико выражает удивление.
— Правда.
— Что же вам спеть? — спрашивает Левко, все еще опасаясь, что его обманут.
— Что? Н у хотя бы ту, что Настечка пела, — про соловья, который на лугу почует. Знаешь эту песню?
— Как не знать! — Левко откашливается, кладет руку на чертопхайку. — Только ее надо с подголоском вести. Может, лучше про другого соловья спеть?
— Спой про другого. Как знаешь, — сдерживая улыбку, охотно соглашается мотоциклист.
Левко еще раз откашливается, бросает взгляд на дверь, и его чистый голосок звенит на весь двор:
Ой, там, на горі, дивний див — Там соловейко гніздо звив, Всю нічку не спав Та все щебетав, Собі солов’"iху прикликав.Свирид Яковлевич в сенях услышал, как сын пел о птице, передавшей голос и его детям, вспомнил покойницу жену, и сердце у него сжалось, как перед несчастьем. Он, чтобы не спугнуть Левка, ждет, пока песня не затихнет, и выходит на крыльцо, когда его сын уже гарцует на худых плечах Замриборща.
— Левко, ты куда одну штанину подевал? — со смехом спрашивает отец, заметив оборванную штанину.
— Ее собаки так изодрали, что болталась во все стороны, так мы с Настечкой вечером взяли да и оборвали ее совсем, — смеется и Левко, видя, что отец в хорошем настроении.
— Снимай, сорванец, другие надень, — велит отец.
— Праздничные?
— Праздничные.
— Мне, папа, и в этих хорошо! — жалобно кривится Левко, потому что нет хуже, чем гулять в новом: там не сядь, тут не ляг и через голову не перекувырнись, как будто у него только и дела, что смотреть за одежей.
Замриборщ, посмеиваясь, подходит к Мирошниченку, здоровается.
— Послали, Свирид Яковлевич, по вашу душу. Немедля, говорят, привези — и никакая гайка.
— Кто сказал?
— Заместитель председателя уисполкома.
— А где председатель?
— На банду поехал.
— Зачем же вызывают?
— Не сказано. Приехал член президиума губкома и гоняет всех, как пришпоренных. Краем уха слыхал я, что очень ругает за плохие дела в совхозе. У него, похоже, родственник там.
Из хаты, доплетая косу, выбегает Настечка, личико у нее свежее от сна и умывания.
— Доброе утро, дядя… — Она дошла до фамилии и засмеялась: — Замриборщ!
— Гляди, вот скину пояс! — Мотоциклист хмурит густые брови и кладет руку на ремень.
— А вот и не скинете! — пританцовывает Настечка.
— Поехали, Свирид Яковлевич.
— Ох, и не в пору же ты приехал, Олекса! — хмурится Мирошниченко. — Как раз надо землей наделять.
— Ничего не поделаешь — служба.
— Ну что ж, едем, раз такая горячка.
— Папа, а завтракать? — с укоризной смотрит на него дочка. Ну разве можно не пригласить гостя позавтракать? Настечка поднимает глаза на товарища Замриборща. — Милости просим к нам, отдохните с дороги, а я быстренько откину вам картошечки, поешьте с огурцами.