Кровь людская – не водица (сборник)
Шрифт:
XIX
Уездный город с севера начинается глубокими оврагами; они подбегают изломанными складками почти к самому большаку, а над ними обрывается горбатый поток гранитных отрогов. Вверху, позади оврагов, черствое поле, словно размытое кладбище гигантов, как черепами и мослами усыпано серыми каменьями. Но сразу же за дорогой земля, чудесным образом отмахнувшись от оставленной позади прадавней окаменелой угрюмости, ровно стелется черноземом под синий край небес.
Когда-то, до войны, ободранные каменотесы рвали в оврагах гранит на постройки
Подходя к оврагу, где уже суетился базар, Олександр придержал Данила за руку.
— Пойдем, брат, поглядим на это сборище, — предложил он, показав головой на дно оврага.
— Зачем? — удивился Данило.
Он всю дорогу нес свою нелегкую думу и пытался заглянуть хоть на день вперед. На щеках у него и до сей поры пылали еще поцелуи и слезы жены, а в ушах раздавался детский лепет. Перед дорогой они с Галей сели на каменные ступеньки крыльца и решили не утаивать ничего от новой власти.
— Хотим с Мироном купить тебе сапоги. Для нашего брата сапоги — самое главное.
— В этих далеко не уйдешь. — Мирон ткнул пальцем в заплатанные батрацкие сапоги брата.
— Если есть деньги, купите, — согласился Данило. — Может, и я пособлю вам когда-нибудь. — Он в душе был даже рад, что еще хоть полчаса походит на воле, отдалит от себя страшную минуту встречи с военкомом и Чека.
По каменистой тропке братья спустились в овраг. Какие-то подозрительные торгаши шныряли между людьми и скотиной, приглядывались к ним, скороговоркой шептали на ухо скользкие слова или показывали из-под полы свои товары.
Братья остановились возле одного согнувшегося в три погибели сапожника. Мастер сидел на долбленом стульчике и крепкими бересклетовыми гвоздями подбивал оторванную подметку к сапогу. Здоровенный верзила в одном сапоге стоял позади, смачно уплетал хлеб с салом, а глаза его бегали по толпе. Данилу запомнилось его необычное лицо, и прежде всего крючковатый нос и убегающие от него к ушам щеки, словно боящиеся соседства с этим страшным крюком.
Мирон приценился к сапогам с модными в то время широкими носками.
Сапожник посмотрел на братьев и, не выпуская изо рта гвоздей, невнятно пробормотал:
— Продаю, только за хорошие деньги.
— За какие это хорошие?
— За царские. Других властей не признаю.
— А они тебя, Васюта, признают? — засмеялся один из покупателей.
— Мне до них дела нет, — не отрываясь от сапога, пробормотал Васюта.
Он вынул гвоздики из губ и стал лениво торговаться с Мироном.
Пока они торговались, Данило заметил, что верзила в одном сапоге прощупывает его глазами. Потом здоровяк подошел к братьям и отозвал Данила в сторону.
— Браток, я помогу тебе достать настоящие сапоги, товар — министерский! — шептал он, чуть не заталкивая в ухо Данилу свой крючковатый нос.
— Где же они?
— Найдем, коли у тебя игрушка найдется, — прошептал верзила в самое ухо.
— Какая игрушка?
— Не придуривайся, браток! Разве по тебе не видно, что ты не нынче, так вчера бросил воевать? Принесешь игрушку, — он пошевелил указательным пальцем, словно нажимая на курок, — а я тебе сапоги, за десять лет не износишь.
Данило побледнел. Что это — провокация или в самом деле бандитский торг? Он подошел к братьям, оторвал их от сапожника, и все трое быстро пошли в уисполком. Там Олександр передал Данилу котомку с харчами и оружием, тряхнул брата за плечи — не бойся, мол, — а Мирон перекрестил его.
Взойдя на верхнюю ступеньку, Данило еще раз оглянулся, хотел улыбнуться братьям, но губы у него жалобно задрожали, и он, словно в глубокую пропасть, зажмурясь, шагнул через сбитый порог. Навстречу ему не спеша шла с бумагами молоденькая стриженая девушка с красным бантом на груди. Она весело напевала какую-то мелодию, и весь ее беззаботный вид говорил, что она нашла на земле свое место.
— Скажите, пожалуйста, где находится военком? — остановил ее Пидипригора.
— Ступайте за мной, — велела девушка.
Она ввела его в просторную комнату с перегородкой, за которой большой канцелярский стол скалился на посетителей темной пастью громоздкого ундервуда; на ундервуде стучал красноармеец с забинтованной головой.
— Вы по какому делу к военкому? — спросила девушка, поглядывая на вторую дверь с надписью «Военком».
— Пришел с повинной. — Данило опустил глаза.
Девушка не удивилась.
— Бандит? Петлюровец?
— Петлюровец.
Красноармеец с перевязанной головой взглянул на него и продолжал печатать. Верно, не впервые им встречать таких гостей.
— Подождите минутку. — Девушка все так же, не торопясь, прошла во вторую дверь и скрылась за нею.
Эта минутка показалась ему вечностью. Но наконец дверь отворилась, и девушка позвала его. Он вошел в опрятную комнату и остановился перед юношей лет двадцати — двадцати двух в форме красного казака. Неужели это и есть тот самый прославленный командир эскадрона, который нагонял ужас на белополяков и вызывал на сабельные поединки самых неистовых врагов? Олександр передавал, что товарищ Клименко, даже простреленный двумя пулями, не покинул поле боя. Спешенные казаки держали его под руки, а он командовал до тех пор, пока не взломал клещи окружения и не вывел из него своих бойцов.
У военкома возле губ и глаз шевелятся болезненно-брезгливые морщинки, на высокий лоб падает курчавый вихор, снизу белый, как ржаной колос, а сверху темно-русый.
— Садитесь. — Военком кивает головой и сам садится напротив Пидипригоры. — Местный? — Преждевременные морщинки на его висках дрожат.
— Местный, из Новобуговки.
— Кулацкий сын? Попович?
— Из бедняков.
— Вот как? — удивляется военком. — Тина, дайте анкету.
Девушка подошла к шкафу, порылась в бумагах и положила перед Данилом листок жесткой бумаги, на котором должен уместиться весь его жизненный путь.