Кровь людская – не водица (сборник)
Шрифт:
Печальные глаза Тимофия сузились, он улыбнулся мягко, задушевно.
— Пакуль ворогов не доконаем… — Он повторил даже интонацию белоруса.
Свирид Яковлевич рассмеялся и хлопнул Горицвита по плечу.
— Ну и ловко же ты!.. Кто же приехал? — обратился он снова к Бондарю.
— Антанас Донелайтис. Дело, выходит, серьезное.
— Антанас? Да, он зря не поедет.
— Вот и я говорю.
Антанас Донелайтис заведовал уземотделом. В 1919 году, когда Литовская Советская Республика была раздавлена Антантой и кайзеровским сапогом, раненый Антанас с группой коммунистов пробился в Петроград.
На Подолье пришлось долго отлеживаться — открылись плохо зажившие раны, заныли, заскрипели пробуравленные пулями кости. Кое-как подлечившись, Антанас, опираясь на палку, заковылял в губком. У высокого дома сунул свою палку за чугунную ограду и, стараясь не хромать, направился в секретариат. Но там ему сразу испортили настроение.
— На борьбу с бандитизмом не пошлем — вы больны.
— Что же, в собес прикажете идти? — едко спросил он.
— Но иронии никто не заметил, и ответили ему серьезно:
— Можно, работа подходящая.
Все его усилия, доводы, просьбы и даже хитрости оказались тщетными: не пошлем, да и только.
Наконец удалось добиться должности заведующего уземотделом.
В уезде орудовали петлюровские и шепелевские недобитки, и Антанас по целым дням не слезал с коня. Его небольшую, собранную, как у кобчика, фигуру знали во всем Побужье, любили слушать его веселые и горячие речи при разделе земель.
И никто не догадывался, как тоскует сердце юного коммуниста по милой Литве, где остались родители и невеста, где впервые пролилась его кровь. Деля землю где-нибудь за Бугом, он мечтал о временах, когда займется тем же над зеленым Неманом.
— Это где взял? — Мирошниченко только теперь заметил у Бондаря обрез.
— Красноармейцы одного бандита на опушке ухлопали. Насилу выпросил эту игрушку. — На полных губах Бондаря заиграла умная, задорная улыбка.
— А не боишься без разрешения носить?
— Для защиты своей Советской власти разрешения не требуется, — серьезно и твердо ответил Бондарь. — Пойдем, Свирид.
— Будь здоров, Тимофий. Постараюсь до рассвета вернуться. Задержусь — Дмитра к тебе пришлю. Досадно! Так хотелось в первый раз пройтись за плугом по своей земле! — Огорчение смягчило жесткие складки упрямого лица. — Пошли, Иван.
— Пошли. — И Бондарь зашагал плечом к плечу с Мирошниченком.
— Точь-в-точь родные братья — оба широкоплечие, крепкие.
Осенняя тропинка зябла на разбухшем, черном от непогоды жнивье. Огородами дошли до школы и тотчас увидели Антанаса. Он сидел верхом на неспокойном, злобно скалившем зубы жеребце и что-то оживленно говорил комитетчикам и нескольким красноармейцам, которые устанавливали посреди улицы трехдюймовое немецкое орудие.
— Мирошниченко, здорово! — Поздравляю, поздравляю! — Донелайтис соскочил с коня и, прихрамывая, подошел к Свириду Яковлевичу. — Ты великий изобретатель! — И он показал рукой на пушку.
— Годится? — Мирошниченко с надеждой заглянул в зеленые глаза литовца.
— Годится! Я ее всю осмотрел! — Бледное, худощавое лицо, открытое, с редкими зернами веснушек, смеялось по-детски щедро и светло.
— Вот и хорошо! — облегченно вздохнул Свирид Яковлевич. — Пушка все-таки!
— Что пушка! Главное — ум! Ум трудящегося человека! Такая выдумка дороже любой пушки!
В 1918 году немцы, удирая, бросили посреди дороги поврежденное орудие. И вот Мирошниченко решил использовать его в борьбе с бандитами. В колесной мастерской он поставил пушку на деревянный ход; кузнецы долго бились над неисправным замком, где недоставало приспособления для оттяжки ударного механизма, потом ловко приклепали к замку здоровенный железный штырь. Мысль председателя была проста: при ударе киякой по штырю боек разобьет капсюль, и снаряд полетит в цель.
Изобретение и радовало и пугало его: «А вдруг ничего не выйдет?»
К сумеркам комитетчики и бойцы были уже на леваде. Антанас разузнал, что остатки разбитой банды Саленка вышли из Барских лесов на соединение с Гальчевским, и бросился наперерез бандитам. Когда выехали в поле, потянуло свежевспаханной влажной землей.
— Сегодня наши пахали, — сказал Мирошниченко Донелайтису, подавляя волнение: он все еще думал о пушке.
Сгущалась тьма. На горизонт, гася потоки багрянца, опускалась туча.
И вдруг край тучи словно зашевелился, оторвался и полетел к селу.
— Разворачивайся! — крикнул Антанас пушкарям.
Кони описали крутую дугу, и ствол орудия, дрогнув, уперся в затянутый мглою запад. Красноармейцы и комитетчики рассыпались по пашне.
Из-под тучи мчались верхом бандиты. Все сильнее гудела дорога, вздымая два крыла пыли к небесам.
Тяжко щелкнул замок пушки. Мирошниченко обеими руками поднял кияку, подался назад и ударил. Жерло выбросило длинный зубчатый язык пламени. Загремело, дрогнула земля. Косматый, прошитый огнем столб земли поднялся перед бандитами, разбух и стал, слабея, осыпаться.
— Так их! — задорно крикнул Антанас, бросаясь к орудию.
Из казенника вырвался горький дым, но его крутые завитки были сразу же смяты новым досланным снарядом.
— Так их! — Мирошниченко снова ударил киякой, и опять поле дрогнуло.
Бандиты, как воронья стая, слетели с коней на пашню. Но над нею сразу брызнул гейзер земли, и маленькие человечки бросились от него врассыпную. Над самой землей беспорядочно замелькали вспышки выстрелов. Из обрезов вырывались огоньки побольше; они казались страшнее, чем винтовочные светлячки, но на самом деле были безопаснее. Иван Тимофиевич Бондарь хорошо знал это и, вдавив тяжелое тело в землю, неторопливо бил по светлячкам.
Свой обрез он уже успел отдать Степану Кушниру, который лежал на соседней борозде и после каждого выстрела немилосердно ругался: куцый обрез сильной отдачей чуть не подбрасывал стрелка над землей.
— Надули, надули вы меня, Иван Тимофиевич! — не выдержал наконец Кушнир.
— Каюсь, был грех, — согласился Бондарь. — Да ведь сам видишь, для пользы дела.
— Вижу! А то разве стерпел бы я? Этим только и утешаюсь. Все меньше погани останется. Верно я говорю?
Но Бондарь ничего не ответил. Впереди, совсем близко, метнулась, выпрямляясь, длинная, неуклюжая фигура бандита; он что-то неистово заорал, но высокий, звенящий крик сразу перешел в слабый хриплый клекот.