Кровь на эполетах
Шрифт:
– Оригинально! – засмеялся Давыдов. – А с остальными французами что делаете?
– Кого не убили, прогоняем от дороги. Нам они без нужды – сами сдохнут от голода и мороза. Сами тем временем заклепываем пушки, берем квитанцию и отходим. Так и воюем.
– И много заклепали? – снова влез Бедряга.
– Если общим числом считать, то сорок восемь пушек и четыре гаубицы.
– Сколько? – изумился Давыдов.
– Вы не ослышались, Денис Васильевич, – подтвердил Синицын. – Столько и будет. У нас все учтено и подтверждено взятыми в плен французами.
– Это ж вы целый корпус артиллерии лишили! – покачал головой
– На корпус не наберется, но две дивизии – точно, – поправил я. – А теперь представьте, господа! Испорченные нами пушки никогда не выстрелят по русским войскам. Это ж сколько жизней спасем!
– Почему не берете пушки в трофеи? – спросил Бедряга.
– Во-первых, тащить долго, – стал перечислять я. – Во-вторых, зачем? У русской армии калибры другие. Все равно отправят в переплавку. Мы же, пользуясь тем, что отряд не отягощен трофеями, больше выведем из строя орудий неприятеля.
– Расскажите подробней, Платон Сергеевич! – попросил Давыдов. – Как вы это делаете?
– Господи, как просто! – вздохнул он, после того как я смолк. – Мы вот не додумались.
– Каждый по-своему полезен Отечеству, – утешил его я. – Кто вражеские обозы перехватывает и отставшие части неприятеля громит, кто его пушки портит. Будете писать книгу о партизанской войне, упомяните об этом способе.
– А с чего взяли, что я буду ее писать? – удивился Давыдов.
М-да, прокол. За свои записки знаменитый партизан засядет после войны.
– А кому еще, Денис Васильевич? Во-первых, вы самый успешный командир летучего отряда, – стал перечислять я. – Во-вторых, много лет служили адъютантом Багратиона. Значит, разумеете в тактике и стратегии. Ну, и, в-третьих, пиит, словом владеете как саблей.
– Это точно, – поддержал Бедряга. – Денис Васильевич, спойте нам из новенького. Давно не слыхали.
Ломаться Давыдов не стал. Денщик принес ему гитару. Надо же, с собой возит! Моя-то в полковом обозе на сохранении. Давыдов пробежался пальцами по струнам и запел. Слушали его с восторгом. Немудреные гусарские стихи под аккомпанемент гитарных струн в крестьянской избе посреди войны и смерти звучали проникновенно и заходили глубоко в душу. Офицеры аплодировали с восторгом.
– Теперь вы, Платон Сергеевич! – сказал Давыдов, закончив последнюю песню, и протянул мне гитару. – Порадуете чем-нибудь новеньким? Ваши прежние песни хорошо знаю, их списки по рукам ходят.
Я кивнул и взял инструмент. Что им спеть? Про войну не хочется – надоела. Про любовь? Не та аудитория. А что если? Я пробежался пальцами по струнам.
Как упоительны в России вечера, Любовь, шампанское, закаты, переулки. Ах, лето красное, забавы и прогулки, Как упоительны в России вечера. Балы, красавицы, мундиры, кивера, И звуки музыки, и хруст румяной булки… Любовь, шампанское, закаты, переулки. Как упоительны в России вечера…Слова пришлось переделать на ходу. Нет в России еще юнкеров – учащихся военных заведений, только кадеты. Есть унтер-офицерский чин с приставкой «юнкер» для дворян, но их на балы не зовут. Вальсы Шуберт сочинит позже, ему сейчас 15
Аудитория внимала пению с широко открытыми глазами, а когда я смолк, разразилась аплодисментами.
– Удивляюсь я вам, Платон Сергеевич, – покачал головой Давыдов после того как хлопки смолкли. – Родились и выросли за границей, России, считай, не видели. А поете о ней так, что сердце щемит. Да, балы… – вздохнул он. – Уже не помню, когда в последний раз бывал. А вы, Платон Сергеевич?
– Вообще ни разу, – признался я и пояснил в ответ на его удивленный взгляд. – За границей на балы меня не звали, а в Петербурге не довелось – их не давали по причине войны.
– А что ж про балы поете?
– Почему б не помечтать?
Офицеры захохотали.
– Спойте, еще, Платон Сергеевич! – внезапно попросил Бедряга. – Про Россию. У вас душевно выходит.
Ну, если и этого проняло…
Я люблю тебя, Россия, Дорогая наша Русь, Нерастраченная сила, Неразгаданная грусть. Ты размахом необъятна, Нет ни в чем тебе конца, Ты веками непонятна Чужеземным мудрецам.[5]А теперь жестко:
Много раз тебя пытали, Быть России иль не быть, Много раз в тебе пытались Душу русскую убить. Но нельзя тебя, я знаю, Ни сломить, ни запугать, Ты мне, Родина родная, Вольной волей дорога…Разошлись мы за полночь. Гусары вышли нас провожать. Прощались тепло: после задушевного вечера их изначальное пренебрежение к пехоте растворилось без осадка. Во дворе Давыдов отвел меня в сторонку.
– Хочу предупредить, Платон Сергеевич, – сказал вполголоса. – Ко мне на днях офицер из Главного штаба приезжал. Сказывал, что в армию приехал Багратион – поправился после ранения у Бородино. Государь прислал его в распоряжение Кутузова, а тот Петру Ивановичу назначения не дает, дескать, нет вакансий. Князь зол и что свет костерит лекаря, который опоил его после ранения и тем самым невольно отрешил от командования армией. Вас это касается?
– Самым прямым образом, – вздохнул я.
– Тогда берегитесь. Петр Иванович горяч, в гневе не знает меры.
Я поблагодарил Давыдова, и мы расстались. К своей избе я возвращался в мрачном настроении. Вмешался, называется, в историю, спас Багратиона. И что в итоге? Один из лучших полководцев России оказался не у дел, поскольку у него с Кутузовым контры, и светлейший не дает генералу командовать. Кстати, совершенно справедливо. Получи сейчас Багратион под начало армию, то немедленно бросит ее в бой – добивать французов. Зря положит тысячи людей. Лучше пусть французы дохнут от голода и морозов. Багратиону этого не объяснишь – не хватает князю стратегического мышления. Заодно и я под раздачу попал. Эх, жизнь моя, жестянка!..