Кровь на эполетах
Шрифт:
– Лейб-гвардии Белорусский? – удивился унтер. – Не слыхал о таком.
– Образован неделю назад указом государя. Позови кого-нибудь из офицеров.
– Ждите здесь, – сказал унтер и направился в кордегардию[3]. Обратно вернулся с молоденьким офицером. При виде его я спешился.
– Гвардии подпоручик Пущин, – поднес офицер руку к киверу. – Лейб-гвардии Московский полк. С кем имею честь?
Я представился, достал из сумки сопроводительную бумагу и протянул ему. Он взял и пробежал глазами.
– Никаких указаний на ваш счет, господин капитан, я не получал, – сказал, покончив с чтением. – Потому пропустить не могу, да еще с лошадьми, – он улыбнулся. – Не желаете ли подождать в кордегардии? Отогреетесь в тепле. Я тем временем схожу и справлюсь у начальства.
– Благодарю, господин подпоручик, – кивнул я. – Моему денщику место найдется? Оба намерзлись.
– Раз он тоже гвардеец… – пожал плечами Пущин. – Следуйте за мной.
Мы подошли к зданию с колоннами, примыкавшему к дворцу слева. Выскочивший из дверей солдат принял у меня повод лошади, и они вместе с Пахомом отправились куда-то устраивать коней. Мы же с Пущиным вошли внутрь. Подпоручик отвел меня в комнату, где на стульях за столом сидели двое юных прапорщиков. Завидев нас, они вскочили.
– Вольно, – махнул им рукой Пущин. – Гвардии капитан, – слово «гвардии» он выделил интонацией, – побудет здесь, пока я справлюсь о нем у начальства. Раздевайтесь, господин капитан, – сказал, повернувшись ко мне. – Ждите. Я постараюсь скоро.
Он повернулся и вышел. Я снял шляпу и примостил ее на стоявшую справа от порога вешалку. Затем расстегнул пуговицы и стащил шинель, повесив ее рядом. Повернулся к прапорщикам. Они, не сговариваясь, уставились на крест на моей шее.
– Ого! – не сдержал восклицание один из них. – Георгий третьего класса! Простите, господин капитан, – добавил, смутившись.
– Ничего, господин прапорщик, – улыбнулся я. – Понимаю ваше удивление. Такой орден у обер-офицера – редкость.
– Позвольте отрекомендоваться! – вскочил восклицавший: – Князь Голицын Александр Петрович.
– Граф Толстой Петр Аркадьевич[4], - встал второй.
– Капитан гвардии Руцкий Платон Сергеевич, – кивнул я. – Командир батальона Лейб-гвардии Белорусского егерского полка.
– Не слыхал о таком, – удивился Голицын. Толстой кивнул.
– Преобразован указом государя из сорок второго егерского, – пояснил я, проходя к столу и размещаясь на свободном стуле. – В знак великих заслуг перед Отечеством. Присаживайтесь, господа.
– И чем вы отличились? – поинтересовался Голицын, в свою очередь опускаясь на стул.
– Убили Бонапарта.
– Так это вы? – выпучил глаза Толстой.
– А еще отстояли Малый Ярославец, – добавил я. – Одним батальоном против корпуса. Не позволили французам навести переправы до подхода наших войск. За то государь и пожаловал мне орден, – я коснулся креста на шее. – Георгий четвертого класса у меня к тому времени уже имелся. Получил за Бородино.
У прапорщиков отвисли челюсти. Вот так, мальчишки! Это вам не титулами козырять.
– Расскажите, господин капитан! – выдохнул Голицын.
– О чем? – поинтересовался я. – О сражении под Смоленском и в самом городе? Или о битве под Бородино, где стояли на Семеновских флешах? Жаркое было дело. Или об уже упомянутом Малом Ярославце? О диверсиях нашего летучего отряда на пути к Смоленску? Мы тогда лишили неприятеля пятидесяти орудий. Я полгода в непрерывных боях и сражениях, видел и испытал многое.
Прапорщики переглянулись.
– Про Бонапарта! – решительно сказал Толстой.
– Что там рассказывать? – пожал я плечами. – Встали в засаду у дороги, дождались кортежа Бонапарта и выпалили из пушек и ружей. Тут узурпатору и конец пришел. Забрали его мертвое тело и отвезли в Оршу.
– И все? – удивился Голицын. – Неприятель так просто позволил?
– Нет, конечно, – кивнул я. – Пришлось пострелять немного. После погоню за нами отрядили – полк кавалерии. Мы его пушками и ружейным огнем встретили. Правда, пришлось трудно. Повезло, что казаки на помощь подошли. Так что я теперь перед вами, а французов, полагаю, уже снежком замело.
– Вы немногословны, господин капитан, – вздохнул Голицын, – как и наш подпоручик. Николай Николаевич в отличие от нас успел повоевать. Дрался под Бородино, был ранен в ногу, получил золотую шпагу с надписью: «За храбрость». Но рассказывает о сем мало.
Дверь в комнату отворилась и вошел Пущин. Прапорщики вновь вскочили.
– Сидите, господа! – махнул им подпоручик и сказал мне. – Разузнал о вас, господин капитан. Сегодня не примут, его величество занят. Велели приходить завтра к семи часам вечера. Светлейший князь Кутузов дает бал в честь дня рождения государя, вы приглашены. Бал начнется в восемь, вот до него и примут.
– Благодарю, господин подпоручик, – кивнул я и встал. – Не подскажете, где тут можно найти квартиру или снять комнату?
– С этим трудно, – покрутил головой Пущин. – В городе много войск, да еще из Петербурга понаехали, – он сморщился. – Гостиницы и постоялые дворы переполнены, за квартиры просят немыслимые деньги. Разве что в зачумленных домах, но я бы не рекомендовал.
Самой собой. Не хватало еще подцепить заразу. Чума в этом времени не лечится.
– Что же делать? – расстроился я. – Не в поле же ночевать?
– Если не боитесь тесноты, могу предложить разделить со мной комнату, – сказал Пущин. – Она невелика, но весьма уютная и теплая. Для меня честь приютить человека, убившего Бонапарта.
Ага, уже знает.
– Благодарю, – кивнул я. – Непременно воспользуюсь. Кстати, господа, предлагаю без чинов. Меня зовут Платон Сергеевич.
– Николай Николаевич, – улыбнулся Пущин.
– Каковы наши действия, Николай Николаевич?
– В шесть часов нас сменит караул Лейб-гвардии гренадерского полка, – сказал Пущин. – Охранять государя – великая честь, поэтому меняемся. До этого времени можно подождать здесь. Я прикажу подать чаю.