Кровь на мечах. Нас рассудят боги
Шрифт:
– Торжество справедливости, – отозвался Олег, кивнув. – Поэтому и казнить нужно сегодня. Это тоже справедливость, разве нет?!
– Истинно так, князь. И все же…
– Не перечь мне, жрец, если думаешь заменить Яроока. Мы не на капище. Здесь моя власть. Лучше скажи, все ли готово к жертвоприношению?
– Все изготовлено, – поклонился Светлолик.
– Так ступай, жди нас вскоре… И жертвы наши будут богаты.
Добродей терпеливо ждал новых приказов Олега, рядом с ним громко пыхтели трое воинов, готовых в любой миг встретить сопротивление спокойного на вид дружинника. Добре не верили. Разве только Розмич взбрыкнет, но этого к преступнику не допустят, чтобы не искушать.
– Ты будешь погребен заживо, – молвил Олег. – Но в знак… уважения разрешаю тебе самому выбрать место, где это случится.
С ухмылкой Добродей подумал, дескать, можно попросить закопать его близ Рюрикова града или на сотню конных переходов дальше от Алоди. Или на краю мира, в конце концов. Но вслух сказал о единственном месте, куда его неотвратимо тянуло все последние дни.
– Я хочу упокоиться рядом с Дирой.
Уголки губ Олега едва заметно приподнялись:
– Ты всерьез рассчитываешь на покой?
Добродей не ответил. Но где-то в глубине души вспыхнула яркая искорка счастья – чего-чего, а рая ему точно не видать! Зато здесь, на этом свете, они будут рядом, пока не истлеют кости.
На холм пришли немногие.
Ближним кругом встали новгородские воины. И хотя каждый глядел с сочувствием, было ясно – побега не допустят. Чуть дальше сгрудилось полдюжины старинных друзей Добродея, из числа тех, с кем жили в одном доме, с кем служили Осколоду, ходили в полюдье. Рядом с киевскими – Светлолик, мрачный и печальный. Постаревший после гибели сына, высохший, совершенно седой Молвян.
Олег стоит отдельно, взгляд устремлен в небо.
Небесный океан потемнел, из ярко-голубого стал темно-синим. Солнце неотвратимо катится вниз, к земле, скоро покраснеет, зальет виднокрай кровавым светом. Окружающий мир кажется сонным, усталым. Голоса птиц почти не слышны. Деревца горстями сбрасывают листья, усыпая унылую землю медью и золотом.
На рытье могилы определили троих простолюдинов. Куявы усердно орудуют лопатами, пыхтят. Земля поддается охотно, от нее веет сыростью, под ногами работяг громко хлюпает. Яма становится глубже с каждым мгновеньем, в комьях выброшенной копателями почвы копошатся толстые черви.
Рядом чернеет маленькая горка – могила Диры. Совсем скоро эта чернота уйдет – горку укроет белоснежным зимним покрывалом…
Добродей зажмурился. Не от страха – воспоминания стали вдруг очень ясными, будто заново переживает каждый день своей жизни.
Рюриков град и крепкий запах древесины, отец – еще молодой, красивый. Мамка… с нарумяненными щеками, в белом переднике. От нее пахнет щами и хлебом. Братья – неугомонная малышня, не по годам серьезная сестрица.
Утро бунта. Вадим на разгоряченном коне. Запах кожи, пота, железа. После крики и лязг. Кровь, заливающая землю у княжеского двора. И князь Рюрик, за которым мчатся конные, бегут пешие. И снова лязг, кровь…
Ильменские леса, бескрайней озеро, которое не всякая чайка перелететь может.
Руса… удивительный город солеваров. Слишком богатый для того, чтобы быть честным.
Наконец, Киев.
В сердце кольнула грусть, когда вспомнил про унижения отрочества, предательство отца, первый поход в полюдье. И сколь бы ни был велик этот город, в нем была только одна жемчужина, один лучик подлинного света…
Повинуясь странному чувству, Добродей обернулся. К Олегу, поддерживаемый Хорнимиром, спешил жрец Яроок. Впрочем, как спешил? Улитки ходят быстрее. Но Яроок слишком стар и слаб, ему простительно. За ними мрачно вышагивал Розмич.
– Долго еще? – бросил Добродей копателям.
– А ты торопишься? – дерзко бросил один из них. Тут же осекся, поняв, кто спрашивает.
– Тороплюсь.
– Почти готово, – пробормотал копатель.
– Жаль, ветра совсем нет… – отозвался Добря.
Мужик глянул на осужденного испуганно, промолчал.
«Скорей бы…» – подумалось Добре, и, будто отвечая на его мысли, кто-то из дружинников пробасил:
– Готово.
Недолгая тишина закончилась еще одним вопросом:
– А бронь? Снять?
Далекий голос Олега сказал:
– Нет. Он воин. Кладите так.
Яроок увещевал князя.
Добродей еще раз поглядел в их сторону.
– Меч, – молвил Олег отчетливо и громко.
И повернулся спиной к верховному жрецу.
Других слов не было.
Один дружинник ухватил осужденного под мышки, другой за ноги, приподняли. Осторожно уложили связанного Добродея в глубокую яму. Свежесть осени, которую только что вдыхал с наслаждением, сменилась тяжелым запахом земли, зато небо перед глазами до того синее, что слезы наворачиваются.
– Держи, друг, – проговорил кто-то, опуская в могилу ножны, и там – знакомая рукоять. – Какой ни есть, а все же крест. Молись, если знаешь слова! Прости нас.
– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…
– Довольно! Забрасывай, – приказал кто-то на корявом славянском, и мужики вновь взялись за лопаты.
Сперва придавило ноги, после тяжелые комья стали падать на живот и грудь. Прежде чем сыпанули на лицо, Добродей успел сделать глубокий вдох, но воздух кончился быстро. В глубине души он очень стыдился своего буйства: криков, хрипов, судорог, но поделать ничего не мог – тело сопротивлялось само, позорно боролось за жизнь. Благо это сопротивление закончилось довольно быстро, сознание вспыхнуло искоркой… в последний раз. И то ли в предсмертном бреду, то ли наяву он узрел Иное.
В княжьем тереме всегда суетно и шумно. И не важно – победа ли, война или обыденный мир. Тут всегда одинаково: с рассвета слуги снуют взад-вперед и ворчат, на кухне гремит посуда и шкварчит на сковородках сало, в княжьих палатах важно спорят дружинники, а когда кончаются доводы, сжимают ладони в кулаки и снова спорят.
Шаги Розмича растворились в этом гаме, за общей суетой пришедшего не замечали. Внимание на него обратил только один – страж у дверей в опочивальню Олега.