Кровь нынче в моде
Шрифт:
— Замолчи! Не устраивай сцен! — слышу я задыхающийся голос Аннабел.
Подняв в руке дырокол, я бросаюсь к двери, которая, оказывается, ведет в небольшую кладовую. Аннабел, покрывшись пятнами от напряжения, прижимает к стене Бэмби, секретаршу Лиллиан.
— Что, черт возьми, здесь происходит? — ору я.
Горящие бешенством серые глаза Аннабел впиваются в меня.
— Рада, что ты здесь! — взвизгивает она. — Эта должна заткнуться! Если кто-нибудь пронюхает, это окажется в «Наблюдателе» и журнал попадет
Бэмби, увидев меня, кричит еще громче и вырывается сильнее.
— Заткнись же наконец! — Аннабел приподнимает Бэмби, оторвав от пола.
Я поражена, что Аннабел такая сильная. И удивлена тем, что первое, о чем она подумала в данных обстоятельствах, — как отреагируют на это блоги.
— Бэмби, прекрати! — командую я. — Аннабел, отпусти ее сейчас же! — Это самый подходящий тон для экстренной ситуации, не раз отработанный в моей предыдущей жизни в качестве сотрудника Службы спасения.
Может быть, я не умею одеваться, но зато могу рявкнуть как следует.
Аннабел немедленно отпускает Бэмби, которая, задыхаясь, сползает вниз по стене. Ее асимметричное, с замысловатой драпировкой платье из джерси сползло с плеч.
— Раздобудь мне бумажный пакет, — говорю я Аннабел и протискиваюсь мимо нее в кладовую.
— Не ходи туда! — вскрикивает она.
Но слишком поздно. Я вижу то, что увидела Бэмби.
На полу между несколькими пачками майского номера журнала, упакованными в пленку, и круглым табуретом лежит тело чихуахуа, которого я видела не так давно. Марк Джекобс. Его бриллиантовый ошейник сорван и отброшен в сторону. О Боже! Я проверяю, есть ли признаки жизни у собаки, но несчастная, как говорится, приказала долго жить.
Сохраняя спокойствие, как и положено в чрезвычайной ситуации, я обнимаю Бэмби и вывожу ее из кладовой, тихо прикрывая за собой дверь.
— Кто-то позвонил по поводу перепечатки нашей статьи о французских косичках из апрельского номера, — всхлипывает Бэмби, уткнувшись залитым слезами лицом мне в плечо. — Я открыла дверь и, еще не включая свет, почувствовала неладное.
— А собака так и лежала? — шепотом спрашиваю я.
— Да. Эта кладовая всегда заперта. Я не знаю, как она туда попала.
— Аннабел, надо найти Лорен. Быстро! — распоряжаюсь я, стараясь говорить спокойным голосом. Если Лиллиан здесь нет, то, прикидываю я, следующий на очереди — ответственный редактор. По крайней мере, не зря я так усердно сегодня изучала выходные данные журнала. — А я покараулю, чтобы никто сюда не вошел.
Аннабел кивает, инструктирует меня, как отвечать на телефонные звонки Лиллиан, и устремляется вдоль по коридору, цокая своими изящными шпильками.
— Может быть, у него сердечный приступ? Я слышала, как он сильно лаял. Не знаю, что и думать, — всхлипывает Бэмби.
Она говорит о Марк Джекобс, как я, пока не узнала,
— На самом деле это она. Когда собачка залаяла? — спрашиваю я.
— Около получаса назад. Но потом лай прекратился, и я забыла об этом.
Это странно. Даже такое маленькое тельце, как у чихуахуа, не могло бы остыть так быстро. К тому же я видела два крохотных белых пятнышка на ее шее. Они выглядели как засохшие болячки или колотые раны и должны были бы кровоточить, но на это и намека никакого не было.
Надо бы осмотреть их повнимательнее.
— Бэмби, сядь и постарайся дышать глубоко, — говорю я ей, тихонько открывая дверь кладовой.
Меня останавливает Аннабел.
— Лорен нет на месте! — говорит она, вручая мне бумажный пакет, который я просила.
Должно быть, она неслась во всю прыть туда и обратно. Быстро же она…
Я даю пакет Бэмби, которая покорно опускает в него лицо и начинает дышать.
— Ладно, кого еще мы можем позвать? — огорченно спрашиваю я, новичок «Тэсти», последняя из всех, кому следовало бы заниматься этой ситуацией.
— Гм… — Аннабел сдается. — Не знаю. В инструкции для служащих об этом ничего нет. — А потом, как будто только что увидев меня, она восклицает: — Это же платье от Эвы Макэллистон?!
— Ты знаешь, кто такая Эва Макэллистон? — поражаюсь я.
— Я писала об этом платье. Это же классика дизайна. — Ее скулы, как с обложки модного журнала, недовольно кривятся. — Но оно было длиннее.
— Я внесла коррективы.
— Ты посягнула на платье из коллекции «Эва фор Эва»? — с неподдельным ужасом спрашивает Аннабел. — Разве ты не знала, что это коллекционное изделие?
— Нет, я этого не знала.
— Откуда у тебя это платье?
— Эва Макэллистон — моя мать. — Сама не знаю, как это сорвалось с моих губ.
Глаза Аннабел расширяются.
— Вот оно что. — Она делает паузу. — Очень интересно.
— Только, пожалуйста, не рассказывай никому. Меньше всего мне хотелось бы, чтобы окружающие начали расспрашивать меня об Эве.
— Эй, — слышится мужской голос. — Я проходил мимо и услышал крики.
Интуитивно я, даже не оборачиваясь, уже знаю, кто это — парень с совещания. И действительно, это он — мускулистый, лохматый, в потрепанных штанах цвета хаки и футболке с надписью «Хассельблад». Сегодня цвет его глаз похож на жженый сахар. Увидев меня, он ослепительно улыбается. Интересно, вспомнил он меня или просто флиртует?
— Не волнуйся, дорогой, у нас все прекрасно, — говорит Аннабел. Она одаряет его широкой благодарной улыбкой. — Ложная тревога!
— Я работаю на Шейна Линкольна, — говорит он. — По крику, который я услышал, могу сказать, что это не было похоже на вопль типа «Ты сфотографировал модель не в той кофточке, идиот!». Это было что-то другое.