Кровь пьют руками
Шрифт:
И акула-каракула левым глазом* Мене, теки, фарес и прочая чертовщина* Что ж вы, дети, не пляшете, хороводы не водите? * Лель делает нам завидное предложение
История имеет свойство повторяться, — глубокомысленно изрек Ерпалыч, посасывая спелую валидолину. — Нас снова вербуют. Причем в ту самую контору, где я уже в свое время имел честь процветать.
В голосе старика звучит странная смесь удовлетворения и обреченности. Как у человека, заявляющего среди рушащихся вокруг домов: «Ведь я же говорил,
Да уж, история имеет такое пакостное свойство. Опять я валялся в беспамятстве, опять очнулся в собственной квартире в обществе милейшей Идочки, разве что старый Сват-Кобелище сейчас сменил ицостась да вместо интеллигентной Эры Гигантовны ко мне — вернее, к нам — заявился не менее интеллигентный магистр; опять видения колесили по просторам наших необъятных мозгов… и опять очень хочется жрать!
Я с опаской покосился на дверь, ожидая: вот сейчас вновь раздастся грохот сапог по лестнице, И в квартиру вломится знакомый полковник со всей своей любимой группой захвата. Однако в подъезде тихо. Пока, во всяком случае.
Я кошусь себе на дверь, а друзья мои косятся на меня (даже Ерпалыч умолк), и глаза их блестят единообразием вопроса: «Алька, что скажешь?»
Мне очень не по душе необходимость говорить, принимать какие-то решения — но, похоже, не отвертеться.
— Я понимаю, что вопрос стоит так: соглашаться нам на предложение магистра или нет? Только давайте решать его будем чуть погодя, на сытый желудок. Голодный я, «братва»! Прямо как… как акула!
Вот так всегда: сначала брякну, потом думаю.
Только-только пришедшая в себя Идочка мгновенно бледнеет с явным намерением вновь: грохнуться в обморок. Сестра милосердия дарит меня таким блеском очей, что я невольно вспоминаю, как смотрела на меня Натали незадолго перед своим уходом. Очень похоже смотрела. Как на чудовище.
Наверное, Ид очке кажется: вот-вот за окнами раздастся плеск волн, вода хлынет в квартиру, а у меня начнут прорастать хвост и плавники, после чего я мигом примусь закусывать всеми присутствующими по очереди — начиная, конечно же, с нее, с аппетитной Идочки!
Стоп! Назад! Соответствующая картина уже начинает проступать в сознании, оформляясь словами-образами, и если я еще чуть-чуть дам волю своему пакостному воображению… Не знаю я, что тогда будет, — и знать не хочу! Может быть, ничего, а может… нам акула-каракула нипочем, нипочем, мы акулу-каракулу кирпичом, кирпичом, а также кулаком, каблуком, балыком, матюком… Эх, Пашка, Пол-Пашка, братец ты мой неприкаянный, как же тебя приложило мордой об жизнь! И все-таки ты жив, жив отчасти, не по-людски, а по-своему, по-новому, приспособившись к расширению нашей хреновой реальности; ты можешь на время становиться почти прежним. Правда, цена этого способна вывернуть человека наизнанку, страшная цена, последняя цена, а ты ее платишь, выходишь, возвращаешься… Сам выбрал, Пашка. Сам. Теперь я знаю: есть в этом ужасающем существовании нечто необъяснимо притягательное, засасывающее… Кажется, я тебя понимаю. Кажется…
Хватит!
С огромным трудом мне удается стряхнуть с себя наваждение.
— Не бойтесь, Идочка! Ну спросите, спросите, пожалуйста: «Что с вами, больной?» — и я вам честно отвечу: «Со мной все в порядке!» Да не смотрите вы на меня так, не съем я вас! Я сестрами милосердия не питаюсь. И вообще, женщины меня интересуют отнюдь не с гастрономической точки зрения…
Поспешно захлопываю рот (язык мой — враг мой!), но снова поздно.
Идочка, мгновенно зардевшись майской розой, отворачивается и принимается тщательно оправлять халатик. Ну и ладно, теперь хоть в обморок грохаться не будет.
Подмигиваю ей и почти с легким сердцем отправляюсь на кухню: потрошить холодильник.
Время обеда еще не настало, но мой голод об этом знать ничего не желал, поэтому готовить я собирался основательно. Тут одной яичницей не обойдешься, это факт, данный нам в ощущении! Ага, пока я валялся, Фол с Ерпалычем, оказывается, успели натащить в дом немало жрачки. Или это Идочка постаралась? Не важно! Мясо есть, сыр, лук, Майонез, банка шампиньонов «Людвиг» — эх, забабахаю-ка я сейчас «мясо по-гамбургски»!
Пальчики оближем!
Фол сразу понял, что я затеял, и сломя голову кинулся помогать — кенты вкусно пожрать всегда мастера, это мне хорошо известно! И от работы не отлынивают… ну давай, режь лук колечками, да потоньше, оглобля хвостатая!
Ерпалыч остался в моем кабинете. Видимо, решил обдумать создавшееся положение. Пусть его думает; пообедаем, тогда и расскажет, к каким выводам пришел.
Голодное брюхо к учению глухо, что неверно по форме, зато исключительно верно по содержанию.
Идочка все порывалась нам помочь, но мы с Фолом в один голос заявили, что мясо любит мужскую руку, да и места на кухне почти нет (что было чистой правдой, учитывая габариты кентавра!). В итоге сестра милосердия, не знавшая, чем заняться, занялась уборкой квартиры — хотя, на наш взгляд, убирать там было нечего. Но это — на наш взгляд. Мужской и неотесанный. О чем и было сообщено во всеуслышание. В результате некоторое время каждый был занят своим делом, из духовки разносился по округе одуряющий аромат запекаемого мяса, и все было хорошо, кроме странного ощущения слежки.
За нами.
Ну и черт с ним, с ощущением! За последнее время оно возникало у меня с завидной регулярностью, и я начал к нему понемногу привыкать. Даже если за нами и впрямь кто-то следит — флаг ему в руки, якорь в глотку и три кактуса в ноздрю, как говаривал один боцман из анекдота! Смотрите, завидуйте! — мы сейчас такую вкуснятину есть будем!
И едва я успел возрадоваться, ткнув вилкой в почти готовую корочку, румяную и поджаристую…
Сперва из гостиной раздается истошный визг Идочки.